Миром правит Слово

Миром правит Слово

"Люди думают, что повелевают словами, а на
самом деле  часто слова повелевают людьми". 

Ф.Бэкон

В последнее время в творческих кругах с новой силой вспыхнули извечные  споры о судьбах отечественной литературы.

По утверждению одних, казахская литература ничуть не уступает  лучшим образцам  литературы мировой.  «Да она незнакома даже русскому читателю. Писатели есть, но литературы нет!», - не соглашаются другие.

Учитывая громадное значение художественного слова для духовности, мироощущения, самопознания нации, вполне закономерно полагать, что вопрос этот - далеко не праздный.

Что же происходит в современной казахстанской литературе? И как  эти процессы соотносятся с мировыми тенденциями?                        

Как человек, в  сфере интересов которого искусство художественного слова находилось всегда, я счел необходимым поделиться некоторыми своими размышлениями на тему литературы, и не только...   

 

 

 

Исповедь благонамеренного читателя

Люди взрослеют, когда перестают писать стихи...  

Мое первое стихотворение было опубликовано на страницах печати,    когда я учился в седьмом классе средней школы, а первая новелла увидела свет в мою бытность первокурсником университета. Редко какой студент гуманитарных (и не только!) факультетов не упражнялся в те времена в литературе, подчас величая «стихами» все, что только окажется зарифмованным в момент, когда его вдруг охватят столь свойственные пылкой юности «души прекрасные порывы». На первых порах я  тоже не  оказался в стороне от этого массового увлечения. Но, осознав по-настоящему истинную природу Поэзии, (а к счастливчику, знающему цену слову, такое понимание приходит рано, как в случае со мной - уже по окончании первого курса), я раз и навсегда прекратил если не сочинять стихи, то, во всяком случае,  публиковать их. И хотя я  сейчас иногда и пишу кое-какие «вещи» для себя, но отношусь к этому не более как к хобби, не  имеющему ничего общего с подлинной  поэзией.

         Другое дело - проза. Приметой нашего времени - времени  демократизации в обществе и в языке, стал постепенный  уход в небытие господствовавшего десятилетиями академического стиля: жесткого, громоздкого и спрессованного,  как  лежалый снег. Не только в литературе, но и в таких строгих отраслях научного знания, как философия, политология, социология, юриспруденция, - язык и стиль научных произведений становится все более облегченным, занимательным и доступным, идя  навстречу изменившимся запросам читателей и пользователей. Возможно поэтому в письменных произведениях и устной речи большинства государственных деятелей новейшего времени все явственней прослеживается склонность к беллетристическим средствам и приемам.  Полагаю, читатели не забыли о том, что, например, британский «лев» сэр Уинстон Черчилль был удостоен Нобелевской премии именно в номинации «литература»...

«Стиль - одежда мысли», - утверждал Честерфилд. Поэтому все, что я писал и публиковал сначала в школе, а затем в университете,  было порождено стремлением выработать свой стиль. По этой же причине, опубликовав свою первую новеллу (мое поколение  знает цену подобного  дебюта:  «пробиться» в то время даже на страницы местной прессы было чрезвычайно трудно), в дальнейшем я оставил стезю новеллиста. Плохим писателем мне быть не хотелось, а главное - пришло понимание:  чтобы стать  признанным  мастером слова, одного труда и знаний недостаточно.       

По моему твердому убеждению, литературный талант даруется Всевышним. Закончи ты хоть пять университетов, но если в тебе нет этой искры Божьей, сколько бы ты не изощрялся, как бы не стяжал себе славу кудесника слова, в итоге все одно - сизифов труд. Писательство - это не  столько работа, сколько состояние души. Вот почему сегодня я вижу себя лишь в качестве благонамеренного читателя и страстного поклонника литературы.

         Каков же он, современный читатель? - спросите вы. «Сей стих не таков, что были прежде...», - повторю я вслед за Шакаримом его крылатую фразу. Так и современный читатель - совсем не тот, каким он был, казалось бы еще недавно.

В Советском Союзе интеллигенции и всем образованным людям предписывалось читать и знать художественные произведения пусть даже средней руки, лишь бы они пропагандировали «советский образ жизни» и «преимущества социализма».

         Вокруг произведений, признанных, а нередко - назначенных,  очередными «новыми и вершинными» достижениями советской литературы организовывались всенародные читки и обсуждения. Вся мощь советской пропагандистской машины работала на их популяризацию: на страницах газет и журналов, в эфире радио  и телеканалов, в киноконцертных залах и на театральных подмостках, в учебных аудиториях и домах политического просвещения. Справедливости ради отмечу, что  результаты таких кампаний не обязательно оборачивались тотальным «запудриванием» или  «промыванием» мозгов: из вала оценок, мнений и суждений чуткий и проницательный читатель мог составить свое видение и отличить настоящее от фальшивки. Другое дело, что право публично  выражать свое согласие или несогласие было чрезмерно зарегулировано.

         Ныне же характер взаимоотношений в этой сфере совсем иной. Некогда единая, обобщенная и обладавшая равными возможностями читательская масса оказалась расслоенной по имущественному признаку. И сложилась парадоксальная ситуация, когда одни жаждут чтения, но не имеют для этого денег, другие  имеют средства, но вовсе не жаждут читать.

         По моим наблюдениям, есть несколько категорий людей, не читающих книг. К первой я  бы отнес тех, кто, кое-как окончив среднюю школу, затем  в условиях рынка стремительно улучшив свое материальное положение, возможно, вообразил себя состоятельным человеком. Такие считают себя «читающими» людьми только на том основании, что время от времени  берут в руки газеты. И,  как правило, они не видят никакой разницы между словом газетным и словом книжным.

         Недавно я встретил старого знакомого. Возраст сотворил свое, и он стал носить очки. Когда же я обратил на это внимание, он самодовольно заметил: «А как же, я ведь очень много читаю прессу». 

«Вот он, воскресший и представший мне карикатурный образ лжеинтеллигента, саркастически выписанный Султанмахмутом Торайгыровым ровно век назад», - подумалось мне. Это та самая порода человечков, что умудряются прожить жизнь, не беря в руки книг со школьных лет и до конца своих дней.

         Другая категория нигилистов-библиофобов - чиновники. В сравнении с первыми дела их обстоят несколько лучше. Чтобы не отстать от жизни, они могут взять на себя труд прочесть или заучить с чьих-либо уст сюжет книги, которая на слуху, чтобы затем на людях витийствовать о ней с видом глубокого знатока. Круг их тем, как правило, не выходит за рамки двух-трех особо модных иностранных авторов. Поинтересуйся у них об авторах отечественных, например, казахских, такие «эрудиты» обычно очень быстро умолкают. 

         Четверть века назад надежный оплот и самую гущу казахского читательства представляла собой не  испорченная искушениями цивилизации сельская интеллигенция. Именно она являлась той читательской (читайте: социальной) базой, которая поднимала тиражи отдельных  казахских  газет и журналов до рекордных полумиллионных экземпляров.

         Так вот, на долю именно того читателя выпало распробовать и с удовольствием вкусить все самые прекрасные и сочные плоды казахской литературы 70-80-х годов и тем самым -  внушить литераторам такой поток вдохновения, после которого наша литература поднялась на такой высокий уровень, на который она вряд ли когда-нибудь поднимется еще.  Именно в те годы пришедшее в литературу «племя младое, незнакомое», с ходу сказав свое громкое и веское слово, принялось из года в год одаривать читателей своими яркими талантливыми произведениями.  Расходясь в считанные дни десяти- и стотысячными, а в отдельных случаях - миллионными тиражами (например, «Кровь и пот» А.Нурпеисова был издан в «Роман-газете» полуторамиллионным тиражом), книги тех лет взращивали своих читателей интеллектуально и духовно, обогащали литературу, вдохновляли авторов на новые грандиозные проекты.

         Наблюдающееся в последние годы заметное замедление литературного процесса  мы обычно связываем со скудостью гонораров и недостаточностью государственной заботы о литераторах. Возможно, не без этого. И все же,   главную проблему  лично я сформулировал бы так: потеряв свою аудиторию, литература наша превратилась в одинокое осиротевшее слово.

 

Казахский Ренессанс

 

Как известно, российские литературоведы прозвали XIX век «золотым веком» русской литературы. Применительно же к нам «золотым веком» казахской литературы и культуры, или Казахским  Ренессансом я бы назвал век ХХ-й.

         Дожив до начала ХХ века, умер Абай.  И на все последовавшие за тем времена казахская поэзия, казахская литература и вся казахская духовность стала жить, расти и развиваться по Абаю, равняясь и ориентируясь на него.

         Я далек от намерения принижать значение всей доабаевской литературной традиции, восходящей к высеченным на камне руническим поэмам синих тюрков, выплавленной в преисполненных доблести рыцарских толгау Казтугана и Доспамбета, закаленной в искрящемся пламени стихов Махамбета, отточенной на энергических кругах сказаний Дулата... Но непреложная истина в том, что только Абаю было дано стать богоизбранной ренессансной личностью, которая, впитав все лучшее, что было создано до нее, вознесла казахскую духовность на такую высоту, какой она прежде не знала.

         Раз уж я начал этот разговор с верховного поэта казахов, продолжу его на поэтическую же тему. И да не обидятся на меня историки и теоретики литературы, но вовсе не питая замысла развенчать устоявшиеся классификации и периодизации, я представляю себе развитие казахской поэзии в виде нижеследующей условной разбивки. Начало века знаменуют три величины: Шакарим (философская поэзия), Магжан (лирика), Султанмахмут  (патриотическая поэзия). Звезда первой величины на период 20-60 годов - Ильяс Жансугуров, после которого основными вехами выступают: Иса Байзаков, Сакен Сейфуллин, Тайыр Жароков, Абдильда Тажибаев, Калижан Бекхожин, Касым Аманжолов, Жубан Молдагалиев, Сырбай Мауленов, Гафу Кайырбеков. Приход  в литературу  последней плеяды происходил на волнах революции, в порывах советизации, в огне Отечественной войны. И, говоря по правде, большую литературу они создали благодаря вовсе не богатому опыту и уж тем более, не сугубо литературно-филологическому образованию, а в силу того самого дара, который и называется самородным талантом. Это поколение подготовило и ускорило приход в литературу новой талантливой  группы образца 60-х.

         С какой стороны ни рассматривать, будь то содержание, форма, жанр или направление, казахская поэзия 60-80 годов явилась поэзией  зрелости и изобилия новаторских идей. Во главе этого «великого кочевья» - конечно же, находится Олжас. И пусть сочинения Олжаса говорят по-русски,  даже при всем этом его поэзия остается глубоко национальной. В каждом его творении неискоренимо присутствует казахский патриотический дух. В свое время Олжас привнес и узаконил оригинальный колорит, особый ритм и новую энергетику не только в родную ему казахскую поэзию, но и во всю русскоязычную поэзию, существовавшую на одной шестой части всей    суши  - гигантской империи под названием Советский Союз. 

Это Олжас пробудил от спячки и вдохновил на подъем множество малых народов, в безысходности начавших забывать свое имя и историю, давно потерявших надежду на национальное возрождение и тускло прозябавших на задворках империи. Это Олжас, подняв из пыли веков и развернув как знамена слова древних правд, молений и летописей, возродил к новой жизни гордый тюркский дух, о котором вдруг вспомнили, что именно этот родник на протяжении ряда столетий подпитывал древо великой русской культуры. И это Олжас, своим личным примером показав, как можно перечить серой толпе и плыть против течения, вновь раздул в сердцах поэтов малочисленных коренных этносов угасавший было огонь борьбы за национальное достоинство и свободу самоопределения.

         Тремя столпами казахской поэзии этого периода я бы назвал Мукагали Макатаева, Кадыра Мырзалиева, Туманбая Молдагалиева. Удивительно, что, относясь к одной поколенческой когорте, каждый из них индивидуален настолько, что все трое ничем не походят один на другого.

         Мукагали, как и он сам писал о себе, это талант, рожденный вместе с поэзией ее братом-близнецом. Причем не с поэзией вообще, а с народной стихотворной традицией қара өлең - казахским одиннадцатисложником. Конечно, в этом есть преувеличение, но для того, чтобы  понимать  Мукагали мало знать казахский язык - нужно родиться казахом. Отсюда и неимоверная трудность  перевода его стихов на другие языки.

         Напротив, поэзия Кадыра словно так и просится быть переведенной на другие языки, и там, где найдется умелый переводчик - она в действительности начинает свободно говорить на любом иностранном языке, не теряя при этом ни смысла, ни колорита. Кадыр - поэт-интеллектуал. И в этом секрет того, что творения  его не только отличаются изяществом слога, но и наделяются большой познавательной и воспитательной нагрузкой, отчего их притягательность возрастает во много крат.

         Поэзия Туманбая - также предмет моих особых симпатий, но совсем другой природы. Его стихия - чувства, его лейтмотив - любовь. Проникновенная, эстетически безупречная, выразительная поэзия, исполненная нежного и светлого лиризма.

         Особая модель мироздания - так называемая женская поэзия, разговор о которой требует не только отдельного времени, но и особых исследовательских аспектаций. Представленная женскими именами казахская поэзия ХХ века  видится  мне  любовно собранной нарядной белой юртой, в куполе которой навеки запечатлены творения поэтесс, стоявших у истоков этой изящной поэзии - Мариям Хакимжановой и Турсынхан Абдрахмановой; поддерживающий свод состоит из произведений современных поэтесс - Фаризы Унгарсыновой, Марфуги Айтхожиной, Акуштап Бахтыгереевой; подпирающие стены - из сочинений представительниц последующих волн Куляш Ахметовой, Гульнар Салыкбаевой.

         Словом, по всем качественным и количественным показателям, по итогам ХХ века и по состоянию на начало века XXI-го казахская нация имеет в своем распоряжении высокоразвитую, богатую, зрелую, многообразную, сложноструктурную, самодостаточную и конкурентоспособную поэзию с большими перспективами и воистину неисчерпаемым потенциалом дальнейшего роста.

         Переходя к оценке казахской прозы ХХ века, я, конечно же, во главе и  прежде всех имен назову высочайшую и авторитетнейшую вершину - Мухтара Омархановича Ауэзова.

         В сравнении с казахской поэзией казахская книжно-литературная проза минувшего столетия не может похвастать столь бурным развитием. В 20-30 годах она находилась лишь на стадии своего первоначального  формирования. В то время казахской литературе были уже известны малые и средние прозаические жанры. Что же касается такого сложного повествовательного жанра, как роман, то мы могли бы сказать, положа руку на сердце: сочинений, сполна соответствующих всем законам и требованиям этого жанра, было очень мало. Произведения Ж.Аймауытова, Б.Майлина, И.Жансугурова, С.Сейфуллина, С.Муканова, хотя они и не всегда отвечали высокому требованию большой прозы, лишь с натяжкой можно было  назвать романами. Но каждый из перечисленных авторов внес большой и самобытный вклад в дело взращивания национальной книжно-литературной прозы.

         Первым из казахов, кто, став повелителем всех известных прозаических жанров, привел в жизнь произведения казахской художественной, научной и документальной  прозы, безупречные с позиций европейских и мировых критериев, был великий и гениальный Мухтар Ауэзов. Написанные им в 20-е годы рассказы, в 30-е годы - повести  и  в 40-е - роман-эпопея «Путь Абая» - это по сути и есть эволюция всежанрового освоения, стремительного восхождения и последовавших затем мировой аккредитации и признания  казахской художественной прозы. А «Путь Абая» утвердился для всей последующей казахской прозы в качестве эталона литературного мастерства.

         Ряду именитых писателей, оставшихся жить и творить после М.Ауэзова, некоторые литературоведы и критики поспешили присвоить коллективное прозвище «алыптар тобы», то есть «группа титанов» или «могучая кучка». Но творения далеко не всех из этой «кучки» выдержали испытание временем, что весьма контрастно проявляется сейчас, по прошествии четверти века и в эпоху смены не только поколений, но и читательских пристрастий и вкусов. А грядущие времена еще не раз проэкзаменуют их эстетико-художественную ценность. В этом ряду не подлежит сомнению лишь одно имя - принадлежащее искуснейшему мастеру прозы -  Габиту Махмудовичу Мусрепову, чье творческое наследие навсегда останется вечно светящейся и вечно звенящей кузницей казахского художественного слова.

         Для меня его главным литературным произведением является вовсе не  «Пробужденный край», а его своеобразная лебединая песня - роман «Улпан», кстати и к сожалению сказать, очень неудачно переведенный на русский язык. Если Есеней в первых двух главах этого романа - сам Габит Махмудович, то Улпан - это Рая в воображении писателя. Поэтому романтическая любовь этих героев - это внутренние переживания Габита Махмудовича к своей молодой, красивой, безгранично любимой жене  Раисе  Мухамедияровой.  

         Пришедшие вслед за поколением «титанов» Абдижамиль Нурпеисов, Тахави Ахтанов, Сафуан Шаймерденов, Ильяс Есенберлин, Ануар Алимжанов, Азильхан Нуршаихов, Шерхан Муртаза послужили делу единства и преемственности поколений и выложили своими произведениями «золотой мост», пролегший между «берегами» старшего и младшего поколений казахской прозы ХХ века.

         После хрущевской «оттепели» 60-х в казахскую литературу резво и шумно ворвалось поколение шестидесятников-вольнодумцев, способных соревноваться в крупных масштабах на дальних творческих дистанциях и характеризующихся набором качеств, свойственных зрелой прозе.  Первое -  это присущие этим авторам высокая теоретическая подготовка и профессиональный опыт; второе - создание ими оригинальных произведений на различные темы в разных жанрах, какие только известны и накоплены в национальной прозе за преждепрошедшие периоды; третье - это привнесенный ими в советскую действительность тех лет дух новизны,  свободы мышления и расширения пространств и границ «дозволенного». Все перечисленное вы без труда обнаружите в творчестве казахских «шестидесятников», звездные имена которых: Абиш Кекильбаев, Мухтар Магауин, Кабдеш Жумадилов, Калихан Искаков, Сакен Жунисов,  Аким Тарази, Саин Муратбеков, Дулат Исабеков, Оралхан Бокеев, Дукенбай Досжанов, Сатимжан Санбаев.

         Об одном остается сожалеть: написанные по эту сторону «железного занавеса» талантливейшие произведения столь замечательной плеяды так и не смогли шагнуть  в своей  географии дальше Казахстана, в лучшем   случае - дальше границ СССР. Хотя и не стану лукавить: да, были среди этих авторов и те, произведения которых переводились на языки народов тогдашнего «социалистического лагеря» (главным образом - Восточной Европы) и частично симпатизирующей нам Франции, и переиздавались по нескольку раз. Но то были осуществленные в сугубо политико-пропагандистских целях и под строгим надзором кремлевских цензоров, намеренно ослабленные, выхолощенные, дозированные переводы, «экспортные» тиражи которых были до обидного малы. Поэтому о выходе казахской прозы на европейский уровень, не говоря уже о мировом, нечего было и мечтать. Добавим, что, например, факты перевода современной казахской прозы на самый распространенный в мире - английский  язык были в то время чрезвычайной, сенсационной редкостью. Говорят, что железо надо ковать пока оно горячо, но для казахской литературы в момент ее взлета, выражаясь современным лексиконом, тогда не нашлось хватких и напористых промоутеров.

         С этим можно соглашаться или спорить, но лично я оцениваю это поколение так: если бы завтра сообщили, что Олжасу Сулейменову и  Абишу Кекильбаеву присуждена Нобелевская премия по литературе, то я бы воспринял эту новость спокойно, как вполне естественный, закономерный и даже запоздалый акт мирового призания достижений казахской национальной литературы.

         И еще одно феноменальное лицо нашей литературы не могу обделить вниманием. Если до литературы и после литературы есть язык, то это - до сих пор представляющийся мне невзятой крепостью и неразгаданной загадкой Калихан Искаков. Все его творчество - чистейший родник живого  казахского  языка. Пытаться превзойти языковое изящество, семантическую интуицию и экспрессивную виртуозность Калихана или хотя бы подражать ему в этом - заведомо пустая затея.  Отдаю себе отчет в том, что сравнения в литературном цехе - дело неблагодарное. Но истина дороже, и Калихан настойчиво предстает в моем сознании казахским Буниным.

         Не могу не отметить и поколение литераторов, вышедших на авансцену ближе к завершению столетия, в литературной судьбе которых более чем заметно давление и без того концентрированного, спресованного времени. В последней четверти ХХ-го парадокс полной трехпоколенной «литературной семьи» оказался таков, что такие, увы, успевшие отойти в мир иной, мастера, как Кеншилик Мырзабеков и Жумабай Жакыпбаев, на фоне более старших собратьев по перу оказались в рядах вечно «молодых поэтов». Между тем реальный возраст тех «вечно молодых»  находится в границе от 45-ти  до 55-ти лет!

Творчество Есенгали Раушанова органично напитано традициями многоцветной образности восточной поэзии. И все, что вышло из-под его пера, будь то стихи или проза, я всегда читаю с большим интересом и наслаждением. Стихи Темирхана Медетбека словно оживили и озвучили для нас язык древних рун синих тюрков, что невольно побуждает догадываться о присущем казахской поэзии огромном, потаенном и еще не развернутом во всю мощь жанрово-стилистическом потенциале. А творчество Несипбека Айтова, ухватившее, словно эпического коня под уздцы, всю энергию философско-романтической поэзии жырау, более чем элегантно презентует казахов в их национально-историческом самосозерцании.

Вычитывая публикации молодых, подающих надежды талантов, к большой радости для себя я отмечаю отдельные яркие, будоражащие сознание дебюты, однако по единичным работам еще рано и, я бы подчеркнул, даже не вполне педагогично выступать с категоричными оценками. Но вот что я увидел, глядя ищущим взглядом в сторону тех, кто пришел в поэзию после Улыкбека Есдаулетова: судьбоборчески выбравшись на свет Божий подобно роднику, расколовшему угнетавший его многотонный валун, Тыныштыкбек Абдыкакимов, как говорится, в одно утро проснулся знаменитым, безо всяких оговорок утвердившись уникальным явлением современной казахской поэзии. В отличие от многих поэтов Тыныштыкбек взрос сразу, минуя фазу подмастерья и подражателя, запел    собственным голосом  и зашагал, торя  себе собственную дорогу.

Из молодых прозаиков, кто мог бы приблизиться к предыдущему поколению,  я   бы отметил творчество Нургали Ораза и  Аскара Алтая.

Из книг, вышедших в последние 1,5-2 года, я с большим интересом прочел «Крик» Тынымбая Нурмагамбетова и «Незримый фронт» Толена Абдикова.

Т.Нурмагамбетова я бы назвал продолжателем прозаической традиции Беимбета Майлина, с той разницей, что в его повествовательной манере преобладает нежный лиризм. Многие хвалят его «Обжору». Меня же больше всего впечатлил его «Крик» - печальная история морального выбора, когда, собственноручно оставив в объятиях смерти своего единственного сына, заболевшего проказой, человек оказывается не в силах таки уйти от судьбы и, упав с крутого обрыва, погибает раньше своего сына. Большая психологическая драма, служащая напоминанием, что никто не может уйти от судьбы. И все в ней как в жизни, где наша карма непременно высвечивает нас всевидящим оком, воздавая каждому по заслугам.

Для давних и верных почитателей Т.Абдикова его новая повесть «Разума пылающая война» не может не показаться своеобразным продолжением повести «Правая рука», некогда ставшей литературной сенсацией теперь уже далеких 70-х годов. В хорошем смысле слова это «достоевская» литература: по теме она близка к «Запискам из мертвого дома», а по форме напоминает «Бедных людей». В основу этого произведения положен разворачивающийся в конкретном индивидууме классический, извечный и бессмертный философский конфликт - борьба добра и зла, столкновения любви и коварства. Повесть великолепно переложена на русский язык и издана в переводе А.Кима. Полагаю, что если книге повезет с переводами на западные языки, то это станет хорошей презентацией больших возможностей казахской литературы.

Может это прозвучит резко, но Т.Абдиков - из писателей, чей потенциал полностью не раскрыт. На пике творческой формы, когда самое время писать, путь его был завален рутиной чиновничьей службы. Но творить никогда не поздно, и у нас есть все шансы надеяться, что наш Токе обрадует своих читателей еще не одним, как всегда подкупающим своей свежестью и новизной, талантливым творением. Кстати, латиноамериканскую тему, о которой будет отдельный разговор, впервые привнес в казахскую литературу все тот же Абдиков. В этом смысле его знаменитая повесть «Мелькают адские огни», построенная на картинах из жизни индейских племен, по сути явилась первым ознакомительным экскурсом в философию и идеологию индихенизации.

В последние годы в нашу национальную литературу влилась большая группа писателей-оралманов, в силу географии своих судеб в той или иной степени впитавшая традиции монгольской и китайской литератур. Один из них, автор романа «Слезы серых волков» Турсынхан Закенулы по результатам литературного  конкурса, организованного в 2002 году Министерством культуры, информации и общественного согласия, был удостоен первой премии, тем самым заявив о себе, что в казахскую литературу пришел подающий надежды автор больших эпических полотен.

           Свою богатую и неповторимую историю имеет и русскоязычная литература Казахстана. У ее истоков стоят родившиеся в Казахстане Вс.В.Иванов, А.С.Сорокин, И.П.Шухов. Очень многое о литературной ситуации 20-30-х годов ХХ века способны поведать рассказы и эссе Н.Анова. В 60-е годы в эту литературу пришли М.Д.Симашко и И.П.Щеголихин, в 70-е - Г.И.Толмачев, в 80-е - В.Ф.Михайлов, и каждый из этих авторов формирует своеобразную и заметную поколенческую волну. А чего стоит фигура прожившего век М.Д.Зверева, творчество которого поставило его в один ряд с самыми известными и читаемыми писателями-натуралистами!

Казахстанская немецкая литература, возглавляемая уникальным трехъязычным писателем и переводчиком Г.К.Бельгером, в активе которого -  масса собственных рассказов, повестей, эссе и свыше 400 печатных листов переводов казахских авторов, казахстанская уйгурская литература во главе с Х.Абдуллиным и З.Самади, казахстанская корейская литература, созданная некогда насильственно переселенной сюда, а потом расцветшей и возродившейся здесь  диаспорой, сегодня не так плодовиты, как в былые годы. О чем приходится только сожалеть. Ведь одни только, освященные духовным родством великих Абая и Гете, казахско-немецкие литературные связи в свое время не просто соединили наши литературы, но существенно обогатили наши культуры и сблизили наши народы. 

Принято считать, что в последние годы среди наших литераторов стало много публичных раздоров. Но в моем восприятии никакие это не раздоры, а в общем-то естественные и психологически объяснимые процессы выяснения отношений и выпуска скопившихся «паров». Не будучи информирован обо всех таких схлестках, я хотел бы высказать свое мнение лишь по  одной-двум самым нашумевшим в прессе.

Сейчас наиболее обострилась словесная перепалка в связке «Нурпеисов - Жумадилов». Оба  - глубоко уважаемые мной люди.

Абдижамиль Нурпеисов - сложнейшее явление, как в своей личности, так и в своем творчестве. Можно съесть с ним пуд соли, но так и не распознать его внутреннее существо. Тех же, кому это удалось, даже в среде очень близких к нему людей,  лично я пока не видел и не слышал. Поэтому, не углубляясь в эту сторону, остановлюсь лишь на его творчестве.

Бесспорно, его «Кровь и пот» - это не только  крупнейшее  достижение казахской литературы, но и наглядный пример творческого вынашивания и безупречной огранки книги - начиная от идеи до ее окончательного оформления. Давно и не мной отмечено и превосходство блестящего перевода романа на русский язык.

Иногда я думаю: какие бы рейтинги были сейчас у всей казахской литературы, если бы каждый наш литератор лелеял каждое слово своего  творения столь же трепетно, как Абеке?

Свой «Последний долг» Нурпеисов также писал на протяжении двух десятилетий. И этот плод многолетних исканий писателя обернулся двухтомным продолжением его всемирно признанной трилогии. «Трилогия «Кровь и пот», сделалась событием  в литературе не только крупным, но и шумным: энергетика общественной реакции соответствовала  художественной энергетике текста. На этом впечатляющем фоне дилогия «Последний долг» явно выглядит Золушкой», - вполне резонно отмечает известный профессор МГУ Н.А.Анастасьев. Любое произведение  Нурпеисова, как и сам автор, не любит суеты и спешности. Уверен, что, подобно «Крови и поту», его литературная судьба будет столь же долгой и успешной. И, действительно, эта квинтология из пяти романов стала  воистину подлинной энциклопедией жизни казахов ХХ века.   

Кабдеш Жумадилов - в самом лучшем смысле этого слова  семижильный мастер казахской  прозы, не только приведший в казахскую литературу целую серию романов, но в неустанных точечных переработках наделивший их неподдельной печатью своей авторской индивидуальности. Искренне надеюсь, что лед охлаждения между двумя народными писателями растает в самом скором времени.

Как-то в одном из интервью на вопрос о своем лучшем произведении Кабеке назвал роман «Судьба». Ну а я, как читатель, из всех его вещей больше всего люблю «Последнее кочевье» - за его полногрудое, широкое эпическое дыхание и за то, что известный и неизвестный мне Жумадилов проявился в нем, блистая всеми гранями своего таланта.

Вот какими мастерами горда современная казахская литература! Наблюдая их никому не нужные словосостязания из-за давным-давно поросших быльем и в общем-то житейских недоразумений и разногласий,  неизбежно задаешься вопросом: кто же в выигрыше и возможен ли вообще здесь победитель? Поэтому горше всего я сожалею об их  попусту растраченном на все это времени.

Другая нешуточная полемика развернулась вокруг Чингисхана. По злой иронии судьбы в ней столкнулись лбами также два достойных представителя нации и литературы - Магауин и Шаханов. Подозревал ли об этом проницательнейший Габит Мусрепов, когда-то много лет назад благословивший их на творчество, ласково и уважительно назвав «Двумя Мухтарами»?

Но вся нелепость этого спора совсем в другом: что бы ни говорили и писали о Чингисхане сегодня, в XXI столетии, подобающей оценки в мировой истории и литературе великий каган успел удостоиться весьма задолго до них. Это тянет на сюрреалистический сон, но даже если Академия наук и Союз писателей Казахстана примут совместное постановление о Чингисхане, это вряд ли изменит устоявшееся мнение о нем. Вот почему мой разум упорно отказывается понять как предмет, так и природу этой тяжбы.

С другой стороны, каждому ученому или писателю дано формировать свою точку зрения, рассматривая ту или иную историческую ситуацию или личность через призму собственных представлений. Эту его позицию можно принимать или отклонять, но ультиматумы вроде «или - или» здесь неуместны, как беспочвенны и притязания на истину в последней инстанции. Так что же это за спор? Его правила - мне невдомек.

Мухтар Магауин - писатель, которого я читаю с упоением и каждое его новое произведение жду с нетерпением. Писатель, пришедший в литературу чтобы высоко поднять над головами современников развевающееся на  ветру  истории знамя Алаша и Тюркского духа. Ученый, в одиночку написавший двухвековую историю казахской литературы. Мастер пера, в каждом сочинении которого неизменно гнездится национальный дух.

В свое время публика долго и на разные лады критиковала его «Я». А мне же эта вещь понравилась, потому что писать по-другому Магауин не мог. И в самом деле, если главный герой произведения он сам, то почему же вместо  «Я»  должно стоять «Другой»?

С подобным же интересом прочел я магауинскую «Азбуку казахской истории». И проникся глубокой признательностью за то, с какой великой любовью к родному народу написана эта книга.

Мухтар Шаханов - также предмет моих особых симпатий. Поэт-трибун, причем не хрестоматийно-плакатный тип площадного оратора, а  редкий сплав гражданской наступательности и художнической беззащитности. Хотя о последнем можно поспорить: чем, как не беспримерным героизмом, объяснить его прорыв на трибуну парламента коммунистического СССР со словами правды о Декабре?

Шаханов  - акын по призванию и всей своей природе. Было бы грешно забывать и о том, что, когда по всему Союзу ССР в литературном процессе наметились первые признаки замедления, именно его сочинения стали активно переводиться на языки народов мира и завоевывать популярность за рубежом. Некоторые из его коллег могут это игнорировать, однако творчество М.Шаханова удостоилось высоких отзывов таких именитых современников, как Нобелевский лауреат араб Н.Магфуз, кыргыз Ч.Айтматов, русский Е.Евтушенко, англичанин У.Мей, немец Ф.Хитцер, японец И.Дайсаку. И разве это не принесло чести всей казахской литературе?

...Что касается моего, как ученого, мнения  о Чингисхане, то я бы отметил следующее. Чингисхан  - полководец, равного которому история не знала ни до, ни после него. Рассказывают, что Александр Македонский горделиво сетовал перед своим индийским походом, что, дескать, и завоевывать уже нечего... А Чингис завоевал территорию, которая Искандеру и не снилась.

В те времена Америка еще не была открыта, о существовании Австралии было неизвестно, а Африканский континент, за исключением северной своей части, пребывал во мраке первобытного варварства. В эту самую эпоху покорение узкоглазыми и коренастыми воинственными кочевниками колоссальных пространств от Тихого океана на востоке до Атлантического океана на западе явилось фактом, беспрецедентным во всей истории человечества. И этот рекорд впоследствии не побил ни один полководец.

Воины Чингисхана не только господствовали на бескрайних просторах Евразии, но и покорили царства, располагавшиеся на окраинах Юго-Восточной Азии и, доплыв до далеких южных архипелагов, подчинили себе полудикие племена островов Ява и Суматра.

 Представьте себе такую вещь: порой даже не зная о существовании друг друга, люди в разных частях и уголках света - египетские мамлюки и японские самураи, русские витязи и индийские сипаи, немецкие рыцари и китайские лучники, арабы на аргамаках и бирманцы на боевых  слонах боролись с одним-единственным врагом - воинами армий Чингисхана. Уму непостижимо!

Но ведь совершить столько походов, выдержать столько сражений, завоевать столько стран и удерживать власть над ними на протяжении трех веков - деяние, достойное не только жестокого, хотя это тоже -  непреложный факт истории, но, прежде всего гениального полководческого таланта. И это давно признано историками земли.

Конечно, во времена завоеваний Чингиса кровь людская лилась реками. Но ведь кровопролитие не есть исключительное изобретение «Потрясателя вселенной».

Первая война в истории человечества, зафиксированная на письме и описанная в летописях, относится ко времени за 2400 лет до нашей эры. Это знает каждый школьник, что за время, прошедшее от Хаммурапи до Чингисхана, на земле имели место завоевания Ашшурбанипала, Кира, Дария, Александра Македонского, Шихуанди, Цезаря, Атиллы, Кутейбы, которые все без исключения осуществлялись через кровь и массовые истребления людей. Причем все эти полководцы прошли через жизнь в твердом убеждении, что делали они это из высших побуждений - не для того чтобы убивать, а ради того, чтобы приобщить варваров - к цивилизации, дикарей - к культуре, безбожников - к вере. Однако апологеты европоцентризма провели между ними дискриминационную линию, породив лжеконцепцию, согласно которой войны, приходившие с запада (например, завоевания Юлия Цезаря), направлены на распространение  цивилизации, а войны, начинавшиеся с востока - эту же цивилизацию разрушали. Хотя не нуждается в доказательствах, что все и всяческие войны ведутся не во благо человечества, а во имя власти диктатора.

Цезарь собственноручно документировал продолжавшуюся восемь лет знаменитую Галльскую войну, золотыми буквами вписавшую его славное имя в мировую историю. Читающий «Записки о Галльской войне» словно переходит вброд кровавую реку: несть числа людям, которых убивал, казнил и пленил Цезарь. По собственному признанию Цезаря, только за время Галльской войны он отправил на тот свет 1 миллион 192 тысячи  человек. И происходило это, как мы знаем, более чем за тысячу лет до появления на свет Темучина. Что не помешало Цезарю утвердиться в мировой истории в ореоле блистательного триумфатора. Начиная с Шекспира, редкий классик мировой литературы не посвятил Цезарю сочинений, в которых император если и не восхваляется, то непременно изображается в достойном, выгодном для него свете. И никто не призывает учинить суд Истории за все жестокости Цезаря, например, известного тем, что, по описаниям Гирция,  в той же Галлии он приказал отрубить руки всем попавшим в плен защитникам города Укселлодун, что должно было демонстрировать, на что способны воины Цезаря. Вот где вспоминаются слова горькой иронии поэта Гафу:                      «Что же это получается, у всех народов правители были прекрасные, да только у нас - ужасные?».

В ближайшее время я намерен опубликовать свои рукописи на тему Чингисхана, в связи с чем хочу пока закрыть эту тему, на правах младшего из Мухтаров пожелав двум старшим: обсуждайте эту тему, соревнуйтесь в эрудиции по ней, но не  переходите на личности,  задевая досточтимое достоинство  друг друга!

Определенные споры в литературном сообществе вызвала и книга Кадыра Мырза Али «Водоворот».  На мой взгляд,  рано или поздно такая книга должна была появиться. И если бы ее написал не Кадыр, то наверняка кто-нибудь другой. Как тема, так и жанр «Водоворота» застали казахского читателя почти что врасплох. Почему и абсолютное большинство восприняло это сочинение с недоверием и  двойственностью чувств.

Я уже отмечал, что считаю ХХ столетие золотым веком казахской литературы. Но мы - поколение ныне живущих,  не знаем всей правды того столетия. Множество тайн унесли с собой в могилу те же Мухтар, Габит и другие. А жаль.

Пару лет назад я перечитал мемуары аксакала Жайыка Бектурова. Сколько же там правды, которую мы застали лишь краешком уха! В годы перестройки увидела свет «Тайна загадочной жизни» Б.Тлегенова. Многие истинные обстоятельства, прежде не подлежавшие обсуждению, отражены в этой книге.

Никто не вправе монополизировать истину. Абсолютная истина всего сущего известна лишь Всевышнему. Следовательно, сказанное в «Водовороте» - это всего лишь та правда К.Мырза Али, которая не обязательно должна устраивать абсолютно всех. В таких случаях важно, не оказывая ни на кого давления, сообщать лишь то, что доподлинно известно тебе самому. Тогда-то и вырисовывается по крупицам настоящая истина, которая всегда - мозаична. А как на пути к ней подбирать фигуры и цвета, вырисовывать картину реальности  - это уже дело читателя.

Я с большим интересом прочитал не только «Водоворот», но и «Фатум». Разумеется, фактаж этот Кадыр не сочинил  сам: все,  сказанное в этих книгах, уже обсуждалось прежде изустно и на письме. Но чтобы увязать все в рамках отдельной книги, Кадыр собирал эти материалы всю жизнь. Как не оценить столь кропотливого труда, в котором поэт уподобился ловцу жемчуга?

 «Шоковая терапия» рынка принесла нашему обществу раздельный результат: бизнесу досталась терапия, а людям творчества - шок.

Реформировать творческие союзы и отпускать их в «свободное плавание» следовало поэтапно. Но в свое время этого не учли наши молодые экономисты, подобно российскому Е.Гайдару, изучавшие законы рынка по книгам. В результате у представителей художественной интеллигенции, которая нигде не работала и непринужденно использовала  творчество как источник и искусства, и профессии, и званий, и амбиций - в одночасье сократилось жизненное пространство и были перекрыты все «краны». Причем не единицы, а большинство из них осталось без средств к существованию.

Первыми начали выкарабкиваться художники. С кистями наперевес, с отточенными карандашами вышли они на базары, тротуары и площади, чтобы рисовать и ваять и тут же продавать сотворенное. Как награда находит героя, так и цена нашла свой товар: в эти дни верхняя граница предложения за работы казахстанских художников достигла отметки в десять тысяч долларов.

Затем прикрыли подол артисты, одни из которых стали сочинять персональные песенные поздравления, другие - проникновенно исполнять их, третьи - взаимоувязывать все это по желанию клиента, выступая в роли тамады на всевозможных пирах и пирушках. И здесь котировки со временем подтянулись: гонорар тамады приравнялся к 1000 долларов, а  хорошего певца   - 2 000 долларов за вечер.

И только писатели, не сразу сумевшие построить себе рыночный «корабль современности», надолго остались на неласковом берегу невезения. Обласканные всеобщим вниманием и почестями баловни эпохи социализма к конкурентной борьбе капитализма оказались не готовы: сначала в муках творчества создать произведение, потом обивать пороги в поисках спонсора, потом ломать голову над тем, как сбыть готовый тираж...

Сейчас ситуация, похоже, выправляется. С 2002 года за книги, изданные по госзаказу, стабильно выплачивается гонорар. А в частных издательствах ставка авторского вознаграждения поднялась до 100 долларов за печатный лист. Негусто, но, как говорится, и то хлеб.

Поводом для оптимизма являются  резервы нашего роста. Слава Богу, благосостояние народа растет, и это трудно не заметить. В стране сплошная грамотность и читатели вовсе не распрощались со своими любимыми авторами: наоборот - в руках у читателя появились деньги, и они вновь потянулись к книжным полкам. А это верный признак, что трудные времена - позади.  Уверен, недалек тот день, когда сполна освоившись в рынке, писатели перестанут заискивать перед издателями и примутся весьма щепетильно выбирать издательство, чтобы доверить ему выпуск своей книги. Я в это твердо верю и  хочу, чтобы было именно так.

 

Восточная спираль

 

Одно из распространенных заблуждений нашего времени - рассуждения о «смерти» литературы и якобы имеющем место замирании литературного процесса.  Категорически с этим не согласен, ибо имеет место не замедление литературного процесса, а разрыв литературных связей. Именно так: гигантский корабль литературы с большой скоростью несется по океану времени. А вот иные не приспособленные к суровым реалиям плавания судна  все еще безнадежно застревают в безлюдных тихих гаванях.

Несколько лет назад я побывал в Корее и Японии. В свое время, изучая жизнь и творчество замечательного деятеля Алаша, одного из первых казахов - магистров права, выпускника Императорского Санкт-Петербургского университета Жакыпа Акбаева, я разыскал и опубликовал его доклад о происхождении казахского народа, сделанный им в 1926 году. Помнится, тогда меня изрядно удивило то, что генеалогию далеких корейцев Акбаев еще в то время тесно увязывал с древними тюрками. Каково же было мое удивление, когда через 60 лет после этих записок Акбаева я очутился в Стране утренней свежести и на карте этногенеза «чосон сарам», выставленной в самом центре Национального музея в Сеуле, увидел и прочел собственными глазами: великий исторический путь корейцев начинался... на Алтае!

А в Японии, в ходе встреч с историками из знаменитого на весь мир музейно-научного центра в Осаке, я вновь услышал об окончательном выводе, к которому пришли японские этногенеалоги: предки народа Страны восходящего солнца приплыли на эти острова с Корейского полуострова.

А ведь еще совсем недавно, в период после второй мировой войны, взаимоотношения Японии и Кореи были накалены до предела. В те годы абсолютного разрыва и испепеляющей ненависти не то что из научного обихода, но даже из элементарных учебников были напрочь изъяты даже малейшие намеки на историческое, культурное, генетическое родство двух братских народов. И поскольку природа не терпит пустоты, японские идеологи от науки принялись концентрировать национальное самосознание на южноазиатских и австронезийских акцентах японских генеалогий. К счастью, тот лед давно растаял, и в открывшихся проливах двусторонних контактов зашумела новая жизнь. Вспомнив и признав древнее родство, ученые двух стран переписали выхолощенную было историю по-новому. И в этой этногенетической связке отчетливо восстановлено третье и самое архаичное звено: «прототюрки → корейцы → японцы».

Я  - из числа давних, верных и последовательных почитателей истории, культуры, литературы и духовности Страны восходящего солнца. И в основе этой моей привязанности лежит не любительская охота до восточной экзотики, а  осознание глубокого и тесного (пусть еще пока не вскрытого для остального мира) культурного и этногенетического родства казахов и японцев.

Иной невежда может вскинуть брови: «К кому он набивается в сородичи?!». Отнесусь к этому хладнокровно, ибо следующие факты сами говорят за себя.

Во-первых, японский язык, как и тюркские, относится к алтайской семье языков. Лет десять назад владеющие японским казахи были редкостью, а сегодня таковых становится все больше и больше.  По их многочисленным и взаимонезависимым оценкам, овладение японским дается казахам куда легче в сравнении с другими языками. И чем больше погружаешься в японское «гэнго сэйкацу» («языковое существование нации»), тем больше выявляется его сходств с тюркским языком и способом мышления. Особенно любопытна частая встречаемость гомогенных и синонимичных лексем, прототипическую общность которых, правда, не сразу распознаешь из-за известных различий в фонемно-фонетических системах двух языков. Но пониманию помогает знание закона сингармонизма, действие которого в казахском и японском языках схоже намного, чем, например, в казахском и монгольском. По данным специалистов, две трети словарного состава японского языка - китайского происхождения, а остальная часть (по-видимому, реликтовая и исконная лексика) унаследована от алтайского праязыка.

Во-вторых, если пращуры корейцев - прототюрки, а японцы произошли от тех корейцев, то в любом случае и те, и другие - близкие к казахам нации по своему происхождению.  И это утверждение - вовсе не благодушное кредо паназиатского патриота, а логическое умозаключение, вызволенное на-гора кропотливыми разысканиями японских ученых, обожествляющих точность и лабораторную чистоту эксперимента.

В-третьих, японская и казахская литературы обнаруживают потрясающее сходство и единство эволюционных путей, проложенных за последнюю одновековую историю.

Освободившись от завес и пут, окутывавших японское общество на протяжении двух с половиной веков эпохи Токугава, японская литература начала развиваться по примеру и в русле классических французской, английской и русской литератур. Если первый казахский роман был напечатан в начале ХХ века, то созданный по европейским канонам первый японский роман увидел свет в XIX веке. В начале ХХ века у кормила новой японской литературы встал Р.Акутагава, которому довелось прожить всего 35 лет. Двух его новелл - глубоко психологичных «Ворота Расемон» и «Нос» - оказалось достаточно для того, чтобы с почетом возвести его на пьедестал не только национальной, но и всей мировой литературы. А благодаря другому гению, как бы не хаяли на исторической  родине этого выдающегося художника за чрезмерную экзотику,  режиссеру Акире Куросаве, снявшему и выведшему на мировой экран знаменитый фильм по Акутагаве, картина «Расемон», можно сказать, поселилась в доме каждого образованного человека на земле.

Вкусы - вещь субъективная и капризная, почему о них и не спорят. Например, на меня гораздо большее впечатление произвел не «Нос», а очень миниатюрный даже для новеллы «Носовой платок»: настолько густо и пронзительно представлена в ней утонченная мудрость души и скрытая мощь национального характера японцев. Сюжет новеллы внешне прост, незатейлив и уборист: однажды в дом профессора университета приходит незнакомая женщина. В разговоре выясняется, что она -  мать одного из студентов, скоропостижно умершего несколько дней назад. Несчастная мать пришла известить об этом любимого учителя сына, и, видя, как бесстрастно и ровно она себя ведет, профессор искренне поражается ее стойкости и хладнокровию. Но вот вышло так, что бумажный веер, которым обмахивался профессор, выскользнул и упал на паркетный пол. Нагнувшись за ним, он случайно взглянул на колени дамы, где лежали ее руки, которые дрожали как осенний лист и комкали носовой платок так, что он чуть не рвался.  И хотя дама улыбалась, на самом же деле всем существом  своим  она рыдала.

По таким поводам невольно вспоминается крылатое изречение казахских биев: «В жизни - с другими, в смерти - лишь с собой». Не выплескивать на других свое горе, а, чего бы это ни стоило,  до конца самолично испить эту чашу - нравственное правило, общее для казахов и японцев. Японцы чтут сдержанность, строги в демонстративности и не любят неуместной экспрессии. Даже гороподобные богатыри национальной борьбы сумо, одержав победу, не вправе выказывать своих эмоций, ибо в таком случае победа переходит к сопернику.

Замыкая круг этих сопоставлений, обращу внимание на то, что главные фигуры казахской и японской литератур ХХ века были собратьями не только хронологически, но и по творческой эволюции и циклам своих жизненных, идейных, жанровых исканий. Рюноскэ Акутагава старше Мухтара Ауэзова всего на пять лет, и не уйди он из жизни столь рано, кто знает, сколько других типологических сходств мы смогли бы у них обнаружить. Оба пришли в литературу в одно время и у них похожая литературная школа. А экзистенциальные мотивы рассказов Ауэзова периода 20-х годов - еще один характерный штрих и еще одна щедрая тема для дальнейших плодотворнейших сопоставлений...

Кстати об Ауэзове. Как-то, собирая материалы для своей докторской диссертации о жизни и деятельности алашординцев, я наткнулся на одну из дебютных статей двадцатидвухлетнего Ауэзова, подписанную псевдонимом «Мухтар». Опубликованная в 1919 году в журнале «Абай» - своеобразном теоретическом органе партии «Алаш», статья называлась «Япония», и в ней  молодой, пока не писатель Ауэзов, которому предстояло еще только опубликовать свои первые рассказы, поступить в университет и пройти долгий путь, овеянный литературной славой, восторженно отзывается об успехах японского общества после реформы Мэйдзи, при этом отмечая, что японская литература еще малоизвестна для европейского читателя.

Меня удивляет и другой факт относительно судьбы данной статьи Ауэзова, которая оказалась не включенной ни в первое 12-томное, ни в последующее 20-томное собрание сочинений писателя, изданные в советские времена, а также она не вошла ни в один его сборник, увидевший свет при жизни мастера. По-видимому, Ауэзова до конца жизни не покидал страх всепожирающего смерча репрессий, во время которых многие его соратники были заметены под жернова той кровавой мельницы по чудовищным в своей надуманности обвинениям в «пособничестве диверсионным группировкам» и «шпионаже в пользу Японии». Попутно хотелось бы отметить, что выдающийся казахский поэт начала ХХ века С.Торайгыров в статье «Социализм» также отмечал успехи Японии, приводя в качестве примера впечатляющие достижения этой страны после периода реформирования.

Ауэзов постоянно держал в поле своего внимания успехи развития японского общества и литературы. Весьма символично, что свою самую последнюю поездку за рубеж он совершил именно в Страну восходящего солнца, по результатам которой он написал свои блистательные путевые очерки, где, восхищаясь прогрессом Японии за послевоенный период, он исследует современное состояние и перспективные новшества японской литературы. Семь лет спустя этот маршрут повторяет и другой мэтр казахской литературы - Г.Мусрепов, который также изложил свои впечатления в опубликованных впоследствии прекрасных и поучительных путевых записях.

Вместе с тем, уже в 30-е годы японская литература разительно дистанцировалась даже от традиционно уважаемой японцами русской литературы, не говоря уже о до поры неведомой им казахской. И для  такого отчуждения возникли веские причины, не в последнюю очередь - политико-идеологического характера. Вспомним, чем являлась и какими именами была представлена русская литература после смерти Достоевского, Чехова, Толстого? В советское время у русских не было всемирно признаваемого литературного имени, кроме М.Шолохова. За присуждением Нобелевской премии И.Бродскому легко просматривается миссия противостояния советско-тоталитарному гнету. Спору нет, И.Бродский - выдающийся поэт русской литературы, но поэзия А.Ахматовой, Е.Евтушенко, А.Вознесенского стоит куда выше Бродского вместе с его борьбой.

Горькая и гордая истина здесь в том, что лучшая традиция классической русской литературы навсегда покинула Россию вместе с И.Буниным, эмигрировавшим в Париж в 1920 году.

Иные, хотя и не менее драматичные, траектории ждали казахскую литературу. Солнце русской литературы тонуло в закате, когда в казахской литературе только забрезжил рассвет. В ту пору будущие казахские пассионарии только что пришли в литературу, а поколению, во главе которого стоит глыба - Абиш Кекилбаев, предстояло еще родиться.

Увы, и здесь не обошлось без геноцидальной катастрофы: едва начав наливаться соком и зреть, первые ростки литературы нового века были скошены вчистую во времена сталинских репрессий в тридцатых годах, а алашординские деятели начали подвергаться гонениям еще в начале двадцатых годов.  Тем, кто не был растерзан, расстрелян и сослан, пришлось притушить свою волю к сопротивлению, поменять образ мысли и действия, мимикрировать в убеждениях. И только несовратимые «ледоколы» вроде Мухтара Ауэзова продолжали идти сквозь холод и мрак, освещая собою дорогу.

А в это время японская литература успела уйти далеко вперед. К тому же после поражения во второй мировой войне и атомной трагедии Хиросимы и Нагасаки, через которые Япония пережила «крах национального позора» и глубокую переоценку ценностей, японское общество преобразилось до неузнаваемости. Экономика стала расти невиданными темпами, а не взбиравшийся выше Фудзиямы национальный дух японцев поднялся на космические высоты, что в свою очередь катализировало и бурную экспансию японской литературы в мировое культурно-информационное пространство. Неслучайно именно в те самые 40-50-е годы Ясунари Кавабата (1899-1972) восхитил мир своими повестями «Снежная страна», «Тысяча журавлей», «Голос гор». И присвоение ему Нобелевской премии явилось не только признанием заслуг одного лишь Кавабаты, а знаком уважения ко всей японской литературе.

Имя Кавабаты хорошо известно нашему читателю еще с советских времен. Весьма популярен был в СССР и другой «виновник» мировых литературных сенсаций - Нобелевский лауреат 90-х Кэндзабуро Оэ (род. в 1935 г.), произведения которого активно переводились на русский и широко издавались в 70-80-е годы. Хотя есть в японской литературе еще два доблестных «тигра», чьи имена не так широко известны среди наших читателей. Это Дзюньитиро Танидзаки и Юкио Мисима, о которых мне очень приятно поговорить поподробнее.

Тому, кто знаком с Оксфордской энциклопедией, хорошо известен завидный методологический принцип этого издания: деятелей литературы и искусства она оценивает не только по их официальным регалиям, но и по их реальным общественным рейтингам и репутациям. Так вот, если того же Кэндзабуро «Оксфорд» упоминает попутно и в общем порядке в статье о японской литературе, то каждому из последних двух посвящено по отдельной персональной статье. Само по себе этого говорит о многом.

Определяя место и роль Танидзаки, я бы сказал о нем так: вопреки известному выражению Р.Киплинга, в его таланте удивительно органично сошлись Восток и Запад. Читая Танидзаки, невольно убеждаешься, что Восток - понятие условное. А если не убеждаешься, то во всяком случае с трепетом осознаешь, что Япония - самая чувствительная часть Востока, одновременно нежная как цветок и острая как меч.

Это похоже на притчу, но для историков литературы это достоверный факт: когда в конце 20-х годов Танидзаки сообщили, что его роман «Любовь глупца» собираются перевести на русский язык (в 1929 году в журнале «Прибой» он был опубликован под названием «Бессмысленная любовь»), писатель сел и написал взволнованное письмо... В нем он говорил, что «...это очень обрадовало и вместе с тем немного смутило: все главнейшие произведения русской литературы Х1Х столетия напечатаны у нас в Японии и по сравнению с ними моя книга, конечно, вещь незначительная». Какая потрясающая скромность!

Один из ранних рассказов Танидзаки называется «Татуировка» (1910). Спустя почти сто лет после своего появления  произведение это поучительно и знаково особенно сейчас, в эпоху засилья дешевой литературной «обнаженки», на страницах которой чей-то срам легко превращается в чье-то загляденье. Это кратчайшее по форме творение Танидзаки я бы назвал неповторимым в мировой литературе образцом эротической прозы. Его отточенный лаконизм таков, что сюжетную схему можно пересказать одной фразой: искусный мастер тату создает на спине юной гейши образ паука. И не более этого. Но с какой эмоционально-экспрессивной мощью описывает Танидзаки этот процесс! И с какой демонической жаждой пытается он постичь тайну красоты, обольщающей человека, делающей его одержимым, отнимающей его силы и толкающей его в объятия творческого экстаза.

Личная и творческая судьба Юкио Мисимы (литературное имя Кимитака Хираока) очаровательна и трагична как завершенная психологическая драма. Завершив написание последней части тетралогии «Море изобилия», в самом зените славы он добровольно перешел в мир иной, совершив ритуальное самоубийство - харакири. Позднее исследователи его творчества установили значение иероглифов, из которых составлен его литературный псевдоним - «дьявол, зачарованный смертью».

За 45 лет своей жизни Мисима написал более 40 романов, множество рассказов и пьес, а все его наследие насчитывает свыше 100 томов. Всесторонне развитая личность, за свой земной путь он прожил тысячу жизней: он был прозаиком, драматургом, режиссером, спортсменом, музыкантом и даже летчиком. И вдохновителем переворота, потрясшего Страну восходящего солнца в 1970 году, поражение которого он принял с честью и, больше не видя смысла ходить по земле, смело возложил свою жизнь на острие самурайского меча. 

После того, как романы «Золотой храм» и «Исповедь маски» принесли Мисиме мировую славу, некоторые западные литературоведы поставили его в один ряд со Стендалем и Достоевским, а «Золотой храм» сравнивали с «Собором Парижской богоматери» В.Гюго. Названные романы пришли к русскому читателю с непростительной задержкой - лишь в начале 90-х. А затем на русском языке впервые были изданы его не менее нашумевшие драматические сочинения - «Маркиз де Сад» и «Мой друг Гитлер».

Из всего этого  я бы вывел главную рекомендацию для нашей пишущей братии: не полезно ли хотя бы иногда заглядывать в литературное зарубежье и примерять не чуждые нам художественные методы?  Хотя бы эксперимента и состязания ради. Не забывая при этом, что быть их поклонником никто не обязан, но иметь о них представление - долг каждого, кто считает себя  просвещенным человеком.

Еще одно громкое имя последнего времени - Мураками. Это самый молодой из японских писателей, пользующихся всемирной известностью.

Условно историю новой японской литературы можно разбить на четыре периода. Первый - литература начала XIX века; второй - период Акутагавы и возглавленного им выхода японских авторов на мировую арену; третий - эра покорения олимпа мировой литературы, связанная с именами Танидзаки, Кавабаты, Мисимы, Кэндзабуро.

Харуки Мураками - рафинированный представитель и глава четвертого, ультрамодернизированного, супертехнизированного, гиперурбанизированного четвертого поколения японских литераторов, не в пример изоляционистским традициям японской культуры, многие века смотревшей на все другие цивилизации с недоверием и отчуждением, во всей полноте и свободе освоивших западные ценности. Неслучайно из-за этого Мураками стал для многих мишенью для обвинений в отступничестве от национальных корней.

Я могу сказать о себе, что прочитал практически все произведения Мураками (а это с десяток романов и собранный самим автором однотомник избранных рассказов), насколько они переведены и опубликованы на русском. Как сам он, так и его герои - жители беспокойного, не утихающего ни на миг многомиллионного современного города. Окружающая среда в его произведениях - это переполненные огнями и звуками проносящихся автомобилей и поездов серпантины дорог, бессчетные муравейники небоскребов и неугомонный калейдоскоп городских пейзажей... И даже цветы у него - вовсе не полевые или горные, а растущие на клумбах крупных городов. Словом, картины, характерные едва ли не для каждого мегаполиса. Однако при всем этом на столь, казалось бы, нивелирующе-глобалистском фоне в произведениях Мураками, тем не менее, живет и дышит именно японский человек, которого не спутать ни с каким другим.

Все произведения Мураками напоены чрезвычайной музыкальностью или даже породнены с нею. Но и здесь чувствуется избирательность метода: музыка у Мураками - это не глас патриархальной старины, а упругие модуляции джаза, свинга и рока.

Харуки - человек, появившийся на свет после второй мировой войны и сформировавшийся в те годы, когда бум американизации успел захлестнуть все стороны японской действительности. Его детские воспоминания легли в основу его романа «К югу от границы, на запад от солнца», а пора студенчества - романа «Норвежский лес». Кстати сказать, подобный автобиографизм в творчестве присущ большинству японских писателей: таковы, к примеру, «Некоторые любят насекомых» Танидзаки, «Исповедь маски» Мисимы, «Письма к моим прошедшим годам» Кэндзабуро.

В одном из своих интервью Мураками сказал, что музыка в его произведениях призвана подчинить единому ритму и мысль, и читателя. И действительно, читая его книги, ты словно слушаешь музыку. Он - из тех писателей, кто глубоко познал и мастерски освоил секреты ритмической организации не только поэзии и прозы, но и всей литературы как таковой. Недаром одна из московских фирм выпустила диск, составленный из музыкальных  композиций,  упоминаемых  в произведениях Мураками. Это - в свое время сводившие с ума многих из нас легендарные песни «Битлз», Элвиса Пресли, Фрэнка Синатры, Боба Дилана... Ведь недаром при чтении Мураками тебя так и подмывает покачиваться в такт размеренному мелодией поведению героев, образов и картин...

Мураками, поначалу глухо непонятого и резко отвергнутого собственной нацией, многомиллионными тиражами напечатали первыми корейцы, а вскоре китайцы, народы Юго-Восточной Азии. Впоследствии к ним присоединился американский континент, а в современной Европе Мураками - самый популярный из японских авторов. И если вы хотите понять внутренний мир сегодняшнего японца, но не взращенного на традиционных стереотипах вроде кимоно, самураев, каратэ, гейш, чайных церемоний и садов камней, а, напротив, слушающего западную музыку, читающего русскую литературу, разбирающегося во французских винах и абсолютно свободного от хрестоматийной страновой экзотики, то мой вам совет: читайте Мураками!

По своим тиражам и языкам перевода Мураками превзошел в эти дни всех японцев, когда-либо переводившихся и издававшихся за пределами Японии.

Вот и в Китае, численность населения которого давно перевалила за миллиардную отметку, самый известный и читаемый из зарубежных авторов - Мураками. И это неспроста: уверенно вступивший в пору всесторонней модернизации Китай во многом напоминает Японию 60-х годов. И в философских исканиях героев Мураками, пришедших в мир в эпоху перемен, нынешнее поколение китайцев словно узнает само себя. По последним сведениям, сейчас Мураками обладает чуть ли не самой многочисленной в мире читательской аудиторией.

Профессор Гарвардского университета Джей Рубин посвятил своему кумиру монографию «Харуки Мураками и музыка слов» и успел причислить его к созвездию величайших имен мировой литературы.

         ...Поскольку основную нить моих  размышлений составляет казахская литература, на этом месте я бы затянул на них в виде вывода очередной узелок: все три периода, отмеченные в  развитии японской литературы, казахская литература типологически тоже пережила в своей  истории. А где же четвертое поколение, и почему его не видно?

         Чтобы выяснить это, нам необходимо на время отстраниться от литературы и обратиться к политической и экономической истории нации.

          Ситуация, сложившаяся в послевоенной Японии, во многом похожа на наши 90-е годы - время, последовавшее после распада СССР. Первой на столбовую дорогу глобализации ступила экономика этой страны, в авангарде которой пошли наука и технологии. Затем была реформирована сфера образования, а потом черед дошел до культуры и литературы. Новая эпоха, разбудившая веками дремавшее и остававшееся глухим к инновациям традиционное общество, привела в жизнь и новое поколение людей. Родившиеся в 1950-е, к 70-м они начали активно демонстрировать свои силы и возможности, и Мураками был плоть от плоти ярчайшим представителем этой генерации.

Время от времени иные наши современники начинают терзаться вопросом: «Почему с обретением Независимости существенно замедлился литературный процесс?». Мой им ответ: не стоит торопить события, люди новой эпохи непременно придут и заявят о себе так, как вам и не снилось, но для этого требуется, чтобы сменилось одно поколение, что в хронологическом плане занимает около 30 лет. Вот тогда-то четвертое поколение казахской литературы и скажет свое веское слово. Если правда, что природа не терпит пустоты, то столь же справедливо ожидать, что среди этого «племени младого, незнакомого» найдется и «свой Мураками» и  они  вместе и поднимут казахскую литературу на новую высоту. В этом у меня нет никаких сомнений. 

Родство культур 

 Недавно в Казахстане побывал бразильский романист Пауло Коэльо. В те дни наши газеты наперебой писали о нем как о самом плодовитом и высокотиражном писателе. На мой взгляд, чтобы сформировать верное представление о феномене Коэльо, необходимо глубже заглянуть в историю латиноамериканской литературы.

         Как известно, к латиноамериканской литературе относят литературу народов и стран Центральной и Южной Америки, территории которых начиная с конца XV века стали объектом колонизации со стороны Испании и Португалии. 

         Начало ХХ века ярко озарилось творчеством Ортеги-и-Гассета, впоследствии всеобще признанного одним из крупнейших мировых философов, оказавших огромное влияние на дальнейший ход не только латиноамериканской литературы, но и всей евроатлантической общественной мысли. Его труды «Восстание масс», «Дегуманизация искусства» и другие знаменитые эссе явились безграничным по своей мощи импульсом к бурному развитию латиноамериканской литературы. Если многочисленные наблюдения и прогнозы начали подтверждаться и сбываться еще при жизни Ортеги-и-Гассета, то его предвидение феномена «массовой культуры» стало реальностью уже во второй половине ХХ века: действительно, благодаря достижениям технического и социального прогресса некогда казавшаяся фатально-непреодолимой пропасть между высшим и низшими классами в западном обществе стала стремительно сокращаться, и находившиеся в исключительной привилегии аристократии культурные институты, атрибуты и ценности (изысканная архитектура и элитарный быт, театры, концерты, музеи, картинные галереи и т. д.) стали доступны и для вчерашних простолюдинов.

         Ортега-и-Гассет был не только философом и профессором Мадридского университета, но и прекрасным публицистом. Поэтому выходившие из-под его пера эссе и трактаты легко находили дорогу к сердцам читателей, не переставая при этом быть глубоко научными произведениями.

         Ознаменовав собой целую эпоху, Ортега-и-Гассет не остался одинок: его традицию подхватил и развил блистательный аргентинский поэт и прозаик Хорхе Луис Борхес.

Борхес обладал многогранным талантом. Первоначально получив известность в качестве стихотворца, в дальнейшем он был признан и как подлинный король малой прозы, коротких рассказов, глубокомысленных, ярких и запоминающихся эссе.

Всех троих упомянутых здесь мастеров (Ортега-и-Гассет, Борхес, Коэльо) роднит одно общее ощущение единства и внутренней взаимосвязанности мира, или, если хотите, идея глобализма. Да, тот самый глобализм, который мы с вами, именуя его то «наднациональным континуумом», то «новым мировым порядком», то «глобальным мировым сообществом» и пытаясь, то покорить и оседлать, то развенчать и отвергнуть, теперь уже безоговорочно признаем как реальное состояние человечества в наступившем веке. Попытаемся выяснить, почему он оказался настолько органичен в латиноамериканской литературе.

В силу давних географических стереотипов многие из нас привыкли весьма поверхностно и некритично причислять к цивилизации Запада культуру народов Европы и Америки. При этом мы мало прислушиваемся к мнениям серьезных культурологов, которые проводят довольно строгую и убедительную границу между собственно западной (европейской и североамериканской) и латиноамериканской (испанской, португальской и южноамериканской) мегакультурами.

Вторая половина XIX столетия стала временем заката колониальной конквисты испанцев и португальцев, на протяжении веков до этого огнем и мечом снискавших славу повелителей морей и покорителей континентов. Закат обернулся кромешным мраком: немного спустя былые командоры великих армад превратились в самые отсталые страны Европы. Столь глубокую депрессию не смогла переломить даже гражданская война в Испании 1936-39 годов, в результате чего Латинская Америка, словно дрейфующий континент, дистанцировалась от Европы все дальше и дальше. Конечно, не обошлось здесь и без авангардной роли латиноамериканских философов, ученых, людей искусства и других интеллектуалов, стремившихся ускорить этот процесс...

Родившийся в Аргентине Борхес провел свою юность в Европе, что наложило глубокий отпечаток на его мировоззрение и творчество, и где он по сути сформировался как писатель: не зря о нем потом часто острили - «Борхес - английский писатель, пишущий по-испански».

В своих «Автобиографических заметках» он пишет, что бабушка  его Фанни Хейзлим была, по выражению самого писателя, «почтенной английской дамой», которая, несмотря на долгую жизнь, так и не овладела на должном уровне  испанским языком, а мать происходила из старинного аргентино-уругвайского рода, и поэтому с малых лет он воспитывался на двух языках - испанском и английском. Когда юноше было пятнадцать, семья перебралась в Швейцарию, где Хорхе поступил во франкоязычный колледж и изучал  латынь. Преклонение перед Гейне побудило его в совершенстве освоить немецкий. А успехи в романских языках очень скоро позволили ему читать в оригинале Петрарку.

По признанию самого Борхеса, начал он писать в шесть или семь лет, а первые «пробы» были написаны на английском  языке. И все-таки, зов родного языка не остался без ответа и впоследствии он стал стабильно творить на испанском.

Как видим, начав с приобщения к великому Вергилию, мировоззрение Борхеса выросло на лучших образцах классической античной, испанской, французской, итальянской, немецкой, английской литератур. При виде столь авторитетного фундамента знаний, непоколебимого и необъятного, было бы скорее странным, если бы его обладатель не прославился своими знаменитыми эссе, равновелико исследующими разнообразные проблемы поэзии и прозы, литературы и искусства, культуры и религии, философии и духовности. Эти его творения возвели его в разряд классиков не только латиноамериканской, но и всей мировой гуманитарной мысли ХХ века.

Полученное воспитание и специфика личной биографии - вот где следует искать ключ к секрету непрерывного глобалистского лейтмотива в творчестве Борхеса. В этом же коренится и такой повсеместно проповедуемый Борхесом рецепт культурного поведения, при котором художник не сталкивает и не субординирует разные культуры и цивилизации, а сочетает и координирует их в отношениях взаимной дополнительности.

Вот почему Борхес - один из горячо почитаемых мною писателей. И не только поэтому, а еще и в силу его неповторимой, я бы сказал, магической индивидуальности: как и сколько бы его не переводили на иностранные языки даже самые искусные интерпретаторы, он - из той категории авторов, которых предпочтительно читать в оригинале.

Анализ и оценку его поэтического наследия оставим специалистам-литературоведам, а мне бы хотелось остановиться подробнее на его эссеистике, начало которой было положено в 30-е годы ХХ века.

За свою плодотворную жизнь Борхес выпустил около десяти сборников эссе (мне известны восемь из них), которые существенно разнятся как по теме и форме, так и по объему: от одной страницы и до целого печатного листа. Кого только нет среди их персонажей: от Будды, Христа, Мухаммеда, Гомера, Вергилия, Аристотеля, Рабле, Сервантеса, Шекспира, Свифта и до Шоу, Валери, Уитмена, Флобера, Фицджеральда...

Еще одно редкое и выгодное отличие Борхеса состоит в том, что он был превосходным знатоком философии и литературы Востока. Конфуций, Лаоцзы, Фараби, Ибн-Сина, Омар Хайям, Руми - это только наиболее известные из необозримого сонма древних китайских, арабских, персидских, индийских классиков, которых последовательно изучил Борхес и в трудах которых он  чувствовал  себя  как  рыба в воде.

Для нашего современника Коэльо Борхес - высший авторитет и объект  благоговейного трепета. Не зря он непременно гордится тем, что родился в один день с Борхесом, как и тем, что еще в молодости он по зову души разыскал Борхеса, чтобы поклониться ему с чистым сердцем, и был доволен уже тем, что увидел своего кумира воочию. А в своем интервью испанскому публицисту Хуану Ариасу Коэльо отметил, что знает наизусть почти все стихотворения Борхеса.

Огромное влияние на Коэльо оказала не только поэзия Борхеса, но и его проза и, в частности, эссе. Не является тайной и то, что и принесший ему мировое признание роман «Алхимик» возник из подражания Борхесу и в развитие его художественных идей. Любопытное подтверждение этому мы находим в относящемся к 30-м годам борхесовском эссе «История двух сновидцев», где излагается такая притча:

...В стародавние времена жил в Каире  один богатый человек с добрым сердцем и щедрой душой. Но случилось так, что когда растерял он все свое состояние и стал влачить бедняцкое существование, привиделся ему чудесный сон. Явившийся ему почтенный старец  прорицал: «Счастье и богатство, которые ты ищешь, находятся в стране персов. Вставай же и скорей отправляйся туда!..». Ценой трудного и опасного путешествия он добирается до Исфахана и в изнеможении падает во дворе мечети на окраине города. Как назло, в тот день недалеко от мечети был обворован один из домов, и, заподозрив в этом беднягу, его схватили и заключили под стражу. Под пытками он признается начальнику надзирателей, что в эти края его привел вещий сон. Выслушав его рассказ, тюремщик расхохотался: «О несчастный, точно такой же сон снился мне не единожды, а трижды. Только в моем сне я увидел твой город, в нем сад, посредине него песочные часы, чуть дальше тутовое дерево, а рядом колодец, под которым спрятаны  сокровища. Но в отличие от такого глупца как ты, я не пошел искать его очертя голову на край земли». Сказав так, он отпустил арестанта на все четыре стороны. Вернувшись же затем к себе в Каир, тот, сделал все, как указал ему старший тюремщик и разыскал свое счастье на своем собственном подворье.

Вот вам и фабульная первоклеточка, вокруг которой выткано повествовательное полотно романа «Алхимик»! К чести автора, истину о заимствованном у Борхеса сюжете Коэльо не старался сокрыть от читателя, а с благодарностью и уважением поведал об этом в предисловии к первому изданию романа.

На днях я ознакомился с рукописью еще не опубликованного романа Коэльо «Захир», события которого частично происходят и в Казахстане. Из этических соображений не имею права пересказывать весь сюжет, но замечу одно: и название, и идея романа опять заимствованы из борхесовского эссе «Заир».

Надеюсь, что почитатели таланта писателя смогут ознакомиться с его новым романом в начале марта следующего года сразу же после его презентации  для бразильских читателей. 

В этой связи не могу не вспомнить поэтов Востока, умевших талантливо и самобытно писать не только на одну тему, но даже на один сюжет, и создавших в результате величайшие и бессмертные творения, вошедшие в сокровищницу всей мировой литературы. Примеров тому множество, но достаточно назвать любовную историю Лейли и Меджнуна, которую каждый по-своему интерпретировали Низами, Физули, Джами, Навои. Казалось бы, тема - одна, круг персонажей - общий,  однако это вовсе не помешало четырем этим авторам создать четыре гениальных дастана, каждый из которых в чем-то превосходит другой и все вместе взятые. Примерно такого же полета бином качества сложился и в романтической перекличке «Борхес - Коэльо»: первый всего в двух страничках эссе создал великолепную, вечно притягательную дидактему (кстати, подобный сюжет имеется и в одной из версий «Тысячи и одной ночи»), а второй - увлекательнейший роман, читаемый на едином дыхании. Но ни у кого, заметим, не повернется язык говорить об этом как о литературном плагиате, вульгарном римейке или тривиальной реминисценции - настолько высока и добросовестна здесь оригинальность авторского подхода.

Пример, прямо противоположный такому тандему благородной преемственности, являют некоторые наши отечественные горе-литераторы, не упускающие случая, чтобы выступить в адрес коллег с обличениями вроде «А ведь в такой-то своей вещи ты использовал такую-то мою идею», тем самым рискуя погрязнуть в бессмысленных, контрпродуктивных и совсем не прибавляющих чести спорах. Тема - линия, сюжет - скелет, а живую душу во все это вдыхает талант писателя. Стало быть, и ценность любого художественного произведения определяется талантом автора, создающего мир художественных образов, подражая в этом процессе Творцу.

Относительно латиноамериканской литературы  хотел бы  отметить один парадокс совсем недавнего времени: в советскую эпоху творчество Неруды и Амаду было нам намного знакомее и ближе, нежели творчество Ортеги-и-Гассета и Борхеса. Подоплека этого, разумеется, в политике.

В одну из моих поездок в Турцию я, помнится, спросил у одного именитого турецкого интеллектуала о Назыме Хикмете. Он передернулся, словно ужаленный, а потом ответил с явным нежеланием обсуждать эту тему:

- Я такого поэта не знаю, но я слышал, что есть такой турок, продавшийся коммунистам.

Мой собеседник лукавил. Конечно, он знал кто такой Назым Хикмет. Но, уничтожая своей недоброй памятью безвинного поэта, он как будто не понимал, что сам стал игрушкой былой политики. И в тот момент мне было искренне жаль  именно этого недалекого турецкого интеллектуала, а вовсе не старого и давно отошедшего в мир иной поэта, литературная слава и доброе имя которого давным-давно и навечно поселились в сердцах народов всей земли.

В действительности же Хикмет был великим поэтом. Что же ему оставалось делать, как не бежать из Турции, на протяжении семнадцати  долгих лет державшей его в заточении? Или он должен был бесславно для себя и безответственно перед своим талантом попросту сгнить в тюрьме? Возможно, это не понравится нашим турецким собратьям, но лучше сказать во всеуслышание: в ХХ веке во всей Турции не было поэта крупнее Назыма, в чьем творчестве в прекрасной гармонии совпали богатые традиции восточной, западноевропейской, русской литератур. Другая правда о Назыме состоит в том, что высокопатриотичные по духу и глубоко тюркские по содержанию и форме стихи написаны кровью израненного сердца, обреченного вечно тосковать по утерянной родине.

И Хикмет, и Неруда были коммунистами. Но одно дело - исповедовавшиеся ими идеалы счастливого устройства мира, и совсем другое - коммунистические взгляды придворных поэтов Кремля. Баррикадная, трибунная поэзия Неруды разбудила в чилийцах дух борьбы за свою свободу. Недаром пламенному Пабло была присуждена Нобелевская премия: каким бы неприятным и проблематичным ни представлялся этот «коммунистический» номинант авторитетному нобелевскому жюри, вслед за целым континентом и они  волей-неволей склонили головы перед талантом великого поэта. Заметим, это был тот самый случай, когда в споре между политикой и справедливостью последней удалось восторжествовать,  одержав убедительную победу. В тот раз повезло и казахскому читателю: благодаря блистательным переводам Фаризы Унгарсыновой Неруда заговорил по-казахски еще  в 70-е годы.

В разговоре о казахах и латиноамериканцах нельзя обойти вниманием факт наличия большого и пространного, хотя еще мало изученного, ряда общих генетических, типологических, морфологических черт.

Первая и самая очевидная из них - общность далеких этногенетических предков.

В начале ХХ века в латиноамериканской культуре возникло новое направление под названием индихенизм, суть которого вкратце можно определить как приверженность индейским корням и ренессансное культурное развитие в русле традиций индейской предыстории. Порожденное, с одной стороны, духом сопротивления колониальному гнету, а с другой - протестом против крайностей и издержек христианизации, наиболее ярко это направление проявило себя в литературе и изобразительном искусстве. Ареалом  особо бурного развития этой идеологии явилась Перу, в этнической картине которой в наибольшей сохранности была представлена традиционная культура и непрерывная языковая эволюция  (например, язык кечуа, являющийся материнским языком большой группы индейских племен  Колумбии, Эквадора, Перу, Боливии, Чили, Аргентины и представляющий собой так и не искорененный колониальным геноцидом лингвистический сколок древней высокоразвитой цивилизации инков) коренного населения Южной Америки.

К слову о лингвистической традиции заметим попутно, что о языках индейцев бытует ошибочное мнение, будто бы они давно исчезли с лица земли. Между тем на одном только языке кечуа, выполняющем для южноамериканских индейцев роль языка-макропосредника, сегодня говорит более 10 миллионов человек. И не просто общается в быту, но создает на нем учебную, художественную, научную литературу. Согласно научным классификациям языков мира, язык кечуа - так же как тюркские и все алтайские - относится к языкам агглютинативного типа. Поэтому нет ничего удивительного, если, читая и слушая образцы индейской поэзии латиноамериканских авторов, вы вдруг обнаружите их созвучность поэтическим сочинениям орхоно-енисейской письменности древних тюрков.

Этногенез индейских племен, тайны их древних культур и цивилизаций, происхождение их языков - все это по-прежнему остается колоссальным и малоисследованным современной наукой предметным полем. И тем не менее изучавшие их языки и образ существования отдельные ученые сумели-таки прийти к довольно зрелым выводам и аргументам о значительных сходствах индейцев с представителями древних тюркских племен. Так, известные исследователи  Ф.Рериг, С.Викандер, Г.Дюмезель, Дж.Макинтош, Дж.Джосселини напрямую связывают протоязыки американских индейцев с языками древних тюрков. По моим личным наблюдениям, мифологические мотивы латиноамериканской поэзии, восходящие к фольклору древних инков, ацтеков, майя, кечуа, весьма настойчиво и симптоматично напоминают поэтический мир и общее мировоззрение древних тюрков. В чем я не одинок: так, Л.Зефиров, занимавшийся чувашско-инкскими лексическими сопоставлениями, обнаружил в языке инков 170 условно-чувашских слов, а в чувашском языке - 120 инкских лексем. А татарский ученый А.Каримуллин написал на тему индейско-татарского языкового родства отдельное исследование «Прототюрки и индейцы Америки». Казахские ученые тоже интересовались этой темой и в 80-е годы даже организовали по ней дискуссию на страницах журнала «Білім және еңбек» («Знание и труд»), где принимал участие ученый-тюрколог Е.Кажыбеков, однако в дальнейшем ее разработка, к сожалению, не обрела достойного продолжения.

Наиболее рельефно архаичные верования, космогонические представления и мифопоэтические традиции древних индейцев нашли отражение в творчестве прозаиков и поэтов Перу, Эквадора, Мексики, Гватемалы. Званий нобелевских лауреатов удостоились гватемальский поэт и прозаик М.А.Астуриас, широко задействовавший в своих произведениях легенды и мифы индейцев майя, и воспевший ацтеков мексиканский поэт О.Пас.

Второй характерной чертой, роднящей казахов и латиноамериканцев, я бы назвал общность цивилизационного пространства. Что здесь имеется в виду?

Как известно из средневековой истории, в свое время Испания и Центральная Азия входили в состав Арабского халифата. В эпоху Кордовского халифата Испания имела тесные дипломатические связи с ведущими государствами той поры - Византией и Германией, и обладая высокоразвитой экономикой, наукой и культурой, находилась в числе передовых стран Европы. Арабские ученые, преподававшие в знаменитом университете Кордовы, знакомили европейскую общественность с научным наследием аль-Фараби, Ибн Сины, Аристотеля. И таким образом Испания на протяжении шести столетий находилась под позитивным влиянием арабской культуры, литературы, философии, музыки и даже архитектуры. Как бы не хотелось признавать это отдельным европоцентристам, но фактическая история сложилась так, что развитие европейской общественной мысли в средние века просто невозможно представить без имен, трудов и заслуг живших в Испании XII века Ибн Рушда, Ибн Баджа, Ибн Туфайля. Писавший на арабском еврейский философ Маймонид, составляющий ныне гордость мирового еврейства и знаменующий своим именем авторитетную международную премию, также родом из той самой Кордовы.

До арабского завоевания испанцы не имели собственной литературы (кроме литературы изустной, иначе именуемой фольклором). Неслучайно родословную испанской литературы в литературоведении принято выводить из андалусийской поэзии. Арабским же влиянием объясняют происхождение широко бытовавших в средневековой Европе рыцарских романов, подобно народному роману о Бейбарсе, большинство из которых пришло к европейцам с Востока. Особую и предметную память оставило о себе в Испании средневековое арабское градостроительство, чему свидетельством сохранившиеся поныне шедевры арабской архитектуры в Кордове, Толедо, Гранаде, Севилье. Чего стоит одна лишь Альгамбра, считающаяся одним из чудес мирового зодческого искусства!..

Как видим, так же, как и казахи, в средние века испанцы приобщились к грамоте через арабскую азбуку, получили образование, читая книги арабских ученых, воспитывались, слушая волшебную арабскую музыку, жили и творили в прекрасных домах и зданиях арабского образца и испытывали столь благотворное культурное влияние в течение долгого последующего времени. Что и говорить, можно только восхищаться благородством исторической памяти современных испанцев, которые открыто признают все перечисленное и относятся к цивилизаторской миссии средневековых арабов с неизменной благодарностью. В этом отношении об очень многом говорит тот факт, что в 1992 году король Испании Хуан Карлос I посетил Гранаду и в год 500-летия падения Кордовского халифата от имени поколения ныне живущих испанцев попросил прощения за предков, в свое время учинивших варварское разрушение высокоразвитой культуры Андалусии.

Вот как представляются мне два животворных источника, питающие латиноамериканскую духовность и сближающие ее носителей с казахской культурой и литературной традицией.

Один из плодовитых бразильских романистов Амаду тоже был из писателей-коммунистов. Конечно, руководители «социалистического лагеря» активно поддерживали его и практически все его сочинения были переведены на русский язык. И даже тот из советских людей, кто никогда не читал Жоржи Амаду, знал его по высокопрокатнейшему в СССР 70-х годов культовому фильму «Генералы песчаных карьеров», снятому на основе романа Амаду «Капитаны  песков».

И еще об одном непреложном факте: большинство произведений Амаду написано им в труднейшие, критические, преисполненные драматизма годы в истории Бразилии. В силу этого социальная острота и революционные интенции его книг проявились более чем пронзительно. Это не могло не импонировать советским идеологам, которые, как этого и следовало ожидать, присудили Амаду международную Ленинскую премию. Но дает ли это нам право низвергать с пьедестала большого писателя-романиста только на том основании, что он был коммунистом и был обласкан властной верхушкой советской тоталитарной сверхдержавы? Думаю, что нет. Также не стоит забывать, что и по сей день Амаду - один из популярных  писателей не только для Бразилии, но и для всего латиноамериканского мира.

В 80-е годы мир облетело имя еще одного латиноамериканца - колумбийского прозаика Габриеля Гарсиа Маркеса. Хотя Нобелевскую премию Маркес получил в 1982 году, его главное произведение «Сто лет одиночества» было написано в 1967-м, а не менее известная «Осень патриарха» - в 1975-м.

По советским меркам, «Сто лет одиночества» перевели и издали в СССР довольно быстро - в 1971 году. К чести отечественного читателя, благодаря прекрасному переводу Кенеса Юсупова на казахском языке этот роман тоже зажил сравнительно своевременно, в начале 80-х. Но, в отличие от сочинений Амаду, книгам Маркеса было отказано в столь же мощной пропагандистской поддержке, и печатали их весьма скромными тиражами. Причина - на поверхности: сочинения Амаду, основанные на зарисовках суровой действительности его родины - штата Баия ( действие, как минимум, трех его романов - «Жубиаба», «Мертвое море», «Капитаны песка» - разворачивается там) и срывающие завесу с противоречий и пороков буржуазной Бразилии, очень органично укладывались в риторику коммунистической критики «загнивающего капитализма» и красноречиво согласовывались с ней. В то время как колумбиец Маркес с его выдуманной деревней Макондо, странным родом Буэндиа и фантасмагорической смесью правды и вымысла, напротив, всем своим существом оказывал коммунистическим «богословам» самое что ни есть нешуточное «сопротивление материала». Вот почему в СССР ставка изначально была сделана на кровоточащую «правду-матку» Амаду.

Маркес стал Нобелевским лауреатом. Не прошло много времени, как в СССР началась перестройка. Потом пала Берлинская стена. Затем распался Союз и рухнул «железный занавес». В этот-то момент слава Маркеса превзошла славу всех творивших до него латиноамериканских писателей.

Всемирную известность и Нобелевскую премию принесли ему «Сто лет одиночества». И хотя все это вполне закономерно, все же лучшим его творением является повесть «Полковнику никто не пишет», на что неоднократно указывал и сам Маркес.

Сегодня Маркес по-прежнему в строю и активно пишет. Остается лишь сожалеть, что написанные им в последние 10-15 лет «Любовь во время чумы», «Генерал в своем лабиринте», «За любовью неизбежность смерти» и некоторые другие романы, повести и рассказы до сих пор остаются вне поля зрения казахского читателя, поскольку не переведены на казахский.

В ноябре 2004 года состоялась всемирная презентация его последнего романа «Мои любимые проститутки». Тот факт, что книга до начала официального издания и презентации вышла пиратским способом  огромным тиражом, сам по себе говорит о немеркнущей популярности и славе выдающегося мастера современной прозы. 

Не так давно я прочел «Исповедь паломника» - биографическую книгу о Коэльо, принадлежащую перу известного испанского публициста Хуана Ариаса. Оказывается, чего только не натерпелся за свою жизнь бедняга Коэльо! Был третьегодником в завершающем классе школы. Юношей трижды помещался в дом умалишенных, причем сдавали его в психушку собственные отчаявшиеся родители. На этом его мытарства не закончились: были в его жизни и тюрьма, и наркомания и даже гомосексуальные связи. Потом он десять лет кряду увлекался алхимией и магией. Перепробовал себя и в самодеятельном театре, и в эстраде, и еще во множестве профессий и промыслов. Словом, даже задолго до его литературного дебюта сама его полная приключений непутевая биография могла бы составить канву для целого романа. Недаром Густав Флобер признавался, что «Мадам Бовари  - это я  сам», так и в случае с Коэльо: под личиной каждого, даже второстепенного его персонажа можно при желании разглядеть самого писателя.

Если в начале прошлого века английский поэт Р.Киплинг оставил сентенцию «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда», то его соотечественник историософ А.Тойнби оставил доктрину о «столкновении цивилизаций» как образе наступившего века. В самом деле, сегодняшний характер взаимосвязи цивилизаций во многом напоминает изрезанную глубокими трещинами, разрывающуюся от страшного землетрясения когда-то единую и общую землю. Одни усматривают причину этих противоречий в политике, другие - в религии, третьи - в культуре и ментальности. Не обходится и без отдельных горе-писак вроде скандально известного С.Рушди, все умение и заслуга которых - лишь в подливании масла в огонь непростых отношений между нациями и конфессиями. И недаром на фоне таких чрезмерно расплодившихся провокаторов, раскольников и поджигателей доброта и гуманизм художественного мира Коэльо представляется воином света надежды в кромешной тьме.

Абсолютное большинство его героев словно насквозь пропитано светом добра, милосердия и веры. Отправившийся на поиски клада Сантьяго («Алхимик»), окрыленная встречей со своей первой любовью Пилар («На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала»), победившая смерть Вероника («Вероника решает умереть»), одолевшая сатанинское искушение Шанталь («Дьявол и сеньорита Прим») - все-все они в извечной борьбе темного и светлого начал рано или поздно ступают на путь Добра.

         В одном из своих произведений Коэльо приводит рассказ следующего содержания. Однажды испанский монах, прибывший распространять христианство среди туземцев, встретил на одном из далеких островов трех молящихся ацтекских жрецов. Выслушав их молитву, он сказал: «Все это хорошо, но лучше, если бы вы молились так». И стал обучать их католической молитве. Когда спустя много лет он снова посетил остров, те трое ацтеков бросились умолять его: «Ту священную молитву, которой вы нас обучили, мы, к несчастью, забыли. Научите нас снова!». И тогда монах ответил: «Ничего страшного. На каком бы языке вы не молились, главное - делать это с чистым сердцем. Такую молитву Творец понимает на всех языках».

         Как видно из этого фрагмента, его содержание более чем симптоматично для идейно-художественного кредо Коэльо, поскольку герои его книг далеки от эгоцентричных утверждений, что «только моя вера - истинна». Создатель - один, да только дороги к нему разные. Этим гуманистическим посылом  и  подкупает меня творчество Коэльо.

         По своей форме романы Коэльо больше близки к повести, нежели к роману: будучи небольшого объема, их тексты редко превышают 7-8 печатных листов. А то, что у него названо «трилогией», соответствует этому определению весьма условно: герои трех книг живут в разных средах и эпохах, и единственное, что их объединяет, так это то, что во всех трех книгах от завязки до финала событий проходит всего одна неделя. Поэтому, исходя из тематического и композиционного строя этих произведений, их очень трудно отнести к трилогии.

Это мое мнение о Коэльо вовсе не означает, что я являюсь его ярым поклонником и отношу его к галерее великих. Он пишет для тех, кто, устав от литературы вражды, пальбы и стремительных гонок, мечтает о спокойном, удобном, умиротворенном чтении. И если все гениальное просто, то Коэльо - тот, кто просто нашел свою тему, свое место, своего читателя.

Чем латиноамериканский опыт полезен для нашей национальной литературы? Когда я сравнивал казахскую литературу с литературами народов, родственных с нами по расе (японской) и по духу (латиноамериканской), я искал ответа на два вопроса: «На какой стадии развития находятся литературы передовых наций и на каком отрезке находится наша литература?» и  «В чем мы преуспели, а в чем отстали?».

Философия буддизма различает три  степени бытия: прошлое, настоящее  и  будущее. Наши прошлые истории во многом схожи, наше настоящее в условиях глобализации также переплетается. Возможно, и наше будущее развитие тоже потечет в  общем  русле сближения культур.

Вообще, всем нам следовало бы избавиться от старой привычки жить старым багажом и горделиво выпячивать те или иные прошлые достижения нашей литературы. Конечно, как говорят казахи, авторитет хорошего отца кормит плохого сына сорок лет.  Но чем бить себя в грудь  и громогласно твердить, что история наша - глубока, культура - велика, язык - богат, не лучше ли наполнять глубокую историю сегодняшним содержанием, возвеличивать великую культуру новыми формами, предоставлять языковым богатствам современный выразительный простор и завоевывать для нашей литературы все новые жизненные пространства?!

Посудите сами: только за последние 30 лет испано-португалоязычная литература явила миру целых 7 нобелевских лауреатов! Кроме Неруды и Маркеса, в их числе находятся гватемалец М.А.Астуриас, испанцы В.Алейксандре и К.Х.Села, мексиканец О.Пас, португалец Ж.Сарамаго. В конце прошлого века их творения стали  сенсацией  и до сих пор изучаются как уникальные литературные феномены.  Вот у кого следует  учиться, если мечта о премии Нобеля для  казахской литературы  - не пустые  грезы.

А чтобы учиться, необходимо перевести на казахский хотя бы перечисленных авторов, чего на сегодня не сделано. Очень надеюсь, что эту нашу недоработку мы коллективно возместим в ходе реализации  издательских проектов в рамках утвержденной Президентом Госпрограммы «Культурное наследие» и, в частности, в процессе подготовки 100-томной серии «Библиотека мировой литературы».  

Европейские  пристрастия 

 В последние годы всплески оживления наблюдались и в литературе Европы. Особенно часто называется имя француза Мишеля Уэльбека, что неслучайно. Из всех национальных литератур французская литература - самая крупная и самая богатая традициями. Шекспир  еще не появился на свет, когда великим романом француза Рабле зачитывалась вся Европа. После Стендаля, Бальзака, Флобера, Золя в литературе, как кажется, уже нечего было делать.  Но там, где есть золото в россыпях, найдется и золото в самородках. И блистательным тому подтверждением стал век ХХ-й, подаривший миру гениев  Сартра и Камю!

Богатая традициями литература страдает от экспериментов менее всех остальных. И в этом случае взыскательный читатель сам отличит зерна от плевел.

В 50-60-е годы минувшего века французская литература пережила не одну, а  несколько «литературных революций», в качестве одной из сильных инерций которых возникло такое новое течение, как небезызвестный «новый роман». Расцененное поначалу как одна из заурядных манифестаций авангардистствующих выскочек-однодневок, ибо всевозможных «штюрмеров», «новых поколений», «гроздьев гнева» и «сердитых молодых людей» история мировой литературы знает превеликое множество, в последовавшие за тем полстолетия течение это вполне доказало свое право на место под солнцем. В результате в один прекрасный день Клод Симон, ярчайший представитель «нового романа», был увенчан лаврами Нобелевской премии.

В свое время Клод Симон побывал и в наших краях - когда на излете Советского Союза, по приглашению Чингиза Айтматова в 1986 году он принял участие в Иссыккульском форуме. И не просто побывал, а обобщив увиденное и услышанное им в Стране Советов, впоследствии разразился целым романом «Приглашение», впоследствии переведенным на ряд языков, в том числе и на русский.

Надо сказать, в стилистическом плане К.Симон - писатель на любителя: понимать его прозу нелегко, а читать - еще тяжелей. Мыслит и пишет он, по-толстовски, периодами, и его тяжеловесные синтаксические конструкции порой содержат от точки до точки по 50, а то и по 100 запятых (у страстного любителя до всего нового Оралхана Бокея, такое, помнится, имело место в его «Снежной девушке»). Что поделать, такова уж у этого автора манера мышления и письма. Но талант есть талант: чего стоит лишь один глубокомысленный, красноречивый и правдивый портрет Советской империи, выписанный им практически за миг до ее страшной агонии?

Что касается Мишеля Уэльбека, то когда читаешь написанное им, тот же «трудный» К.Симон вспоминается, как говорится, словно отец родной... Я прочел три уэльбековские вещи:   дебютную -  «Расширение пространства борьбы»,  самую нашумевшую -  «Элементарные частицы» ( выдвинутый на премию Гонкуров, в 1998 году этот роман завоевал Гран-при в номинации «литература», а сегодня его успели перевести на три десятка языков народов мира), одну из  последних - «Лансорете» (это произведение было опубликовано впервые в 2000 году, а в 2003 году - издано на русском).

Прозванный европейскими литературоведами «Карлом Марксом секса», Уэльбек из когорты сравнительно молодых писателей: он родился в 1958 году. Его художественный мир - прямая противоположность эстетике П.Коэльо. Если бразильский писатель - воин света, то Уэльбек - властелин  тьмы. И если называть лица и вещи своими именами, то его герои - это мрачная галерея отбросов общества и конченых дегенератов, все существование которых состоит из порочного круга выпивки, наркотических инъекций, галлюцинаций, блевотины, «ломок» и прочей грязи греховной жизни западного мира. Их религия - вызов, воинствующий цинизм и ксенофобия. Но при всем этом ценности «загнивающего капитализма» (вот где вполне уместен неприглядный идеологический ярлык советских времен!) - для них превыше всего.

Я долго ломал голову над вопросом: как же это так, почему же сочинения этого автора столь легко проложили дорогу к сердцам миллионов читателей в Европе и Америке? Мне бы очень хотелось ошибиться, но ответ  пока один:  многие, когда читают эти сочинения, как будто  смотрят   в зеркало, в котором узнают себя и уродливую правду своего реального положения. И совсем другое дело, что творческим союзником Уэльбека стала такая амбивалентность, что интеллектуалы видят в его книгах торжество идеи экономического либерализма, психологи - сексуальной свободы, культурологи - столкновения цивилизаций, а отморозки -  свободы выбора образа самореализации.

Общаясь с Западом, мы открыли для себя и переняли практически все его позитивные достижения, изобретения и ценности. Но не все золото, что блестит, а сплошное и слепое заимствование еще никому не приносило счастья. Поэтому нам не следовало бы бездумно присоединяться к какофоническому хору панегириков в адрес Уэльбека, даже если бы в этом участвовали  известные  авторитеты  литературного цеха.

Невозможно говорить о современном европейском литературном процессе, не упоминая великую русскую литературу, которая для нас всегда была  «окном» в Европу. Произведения русской классической литературы и наиболее значимые творения советской многонациональной литературы - для нас это, по-прежнему, составляющие  обязательного курса общеобразовательной школы. Поэтому есть смысл, не перелопачивая общеизвестное прошлое, сразу перейти к сфере новых имен и явлений. А из нового поколения русских писателей я бы выделил в качестве бесспорно самобытных только двоих - Пелевина и Акунина, оба из которых пришли в литературу после распада Союза ССР.

Первый сборник рассказов В.Пелевина под названием «Синий фонарь» появился в 1991 году и в году 1993 был удостоен Малой Букеровской премии. Мнения о творчестве этого писателя диаметрально противоречивы даже в пределах самого русского общества. Одни превозносят его до небес, провозглашая отцом «нового русского романа», другие называют дилетантом и любителем, далеким от настоящей литературы. Но как бы то ни было, бесспорным остается то, что Пелевин - одно из самых громких имен в литературной жизни новой России. В последние годы его произведения смело перешагнули географические и культурные рамки собственно России и одно за другим начали издаваться и переиздаваться  в странах Европы и США, а за самим Пелевиным закрепилась слава самого читаемого и известного русского постмодерниста.

Романы  «Омон Ра», «Жизнь насекомых», «Чапаев и Пустота», несмотря на разноречивые мнения и отклики читательской аудитории, свидетельствуют о приходе в русскую литературу писателя нового поколения, похожего на  Мураками.

Сейчас полным ходом идут съемки «Статского советника» с тремя мега-звездами российского кино: Н.Михалковым, О.Меньшиковым, К.Хабенским.  

Это кажется то странным, то фатальным, но и Б.Акунин «влетел» в большую литературу с «трамплина» высокого авторитета японской литературы. Подлинное имя автора серии остросюжетных романов о Фандорине - Григорий Шалвович Чхартишвили. В течение долгих лет до этого он профессионально занимался переводами с японского (почти все романы Ю.Мисимы перевел он) и  сотрудничал с  журналом «Иностранная литература». И только с 1998 года, да и то спрятавшись под псевдонимом «Б.Акунин», он решился опубликовать несколько своих романов, в числе которых были «Азазель», «Турецкий гамбит» и другие. Вплоть до 2000 года лишь очень узкий круг лиц знал о том, кто же в действительности скрывается под псевдонимом «Акунин», который, как выяснилось позже и не без комментариев своего носителя, в переводе с японского означает «плохой человек, злодей, нелюдь». Так вот, ирония литературной судьбы оказалась такова, что этот когда-то скромный переводчик в последние 4-5 лет наладил целую конвейерную линию детективных  романов, превратившись в результате в самого издаваемого  писателя в России.

Не  успели высохнуть чернила на серии романов, состоящей из 9 книг, как русские кинематографисты выпустили многосерийный фильм с участием ведущих актеров России.

 И сколько бы ни обзывали его критики «графоманом» и «ремесленником», феномен писателя, порожденного симбиозом литературы и коммерции, налицо: сегодня Акунин - один из самых известных литераторов России.

Недавно он предстал перед читателями в новом облике: в литературном дуэте «Б.Акунин и Г.Чхартишвили» с новой книгой «Кладбищенские истории», оставаясь верным темам, связанным со смертью. Здесь эссеистические фрагменты тафофила Г.Чхартишвили оригинально дополняются беллетристическими новеллами писателя Б.Акунина, посвященными шести знаменитым некрополям мира.   

Американский технотриллер 

Общеизвестно, что европейцы по сей день не признают американскую культуру и литературу, считая их лишь подражанием Европе. Тем не менее, американцы в ХХ веке доказали, что центр тяжести мировой литературы перемещается на новый континент. Ярким свидетельством тому - творчество Хемингуэя, Сэлинджера, Фолкнера, Фицджеральда, Воннегута, О´Коннора, Апдайка, Пинчона, Рота. Но на стыке тысячелетий это поступательное  движение американской литературы, казалось, было приостановлено. И тут  появился  новый герой,  потрясший  мировое  литературное сообщество.  Им стал молодой пытливый журналист Дэн Браун.     

Его роман  «Код да Винчи»  стал супербестселлером и в одних только США был издан за один год рекордным тиражом - 8 миллионов экземпляров! Сочинение это, кстати, запрещенное в   ряде стран, я бы охарактеризовал как роман-шок: его автор не оставил камня на камне от основ истории христианской цивилизации.

Согласно художественной трактовке истории христианства по Брауну, Иисус был вовсе не Сын Божий, а конкретное историческое лицо и отпрыск царской фамилии, а Мария Магдалина - никакая не кающаяся блудница, а супруга Иисуса. Более того, от этой четы пошло потомство, с целью защиты которого от преследований со стороны христианской церкви было создано тайное общество, которое в разные времена возглавляли такие гиганты  мысли и духа, как Леонардо да Винчи, Исаак Ньютон, Роберт Бойль, Виктор Гюго, Клод Дебюсси, Жан Кокто.

Вполне очевидно, что подобные сюжеты и версии крайне противоречат официальным догматам христианства. Но автор дает тому объяснение: нынешний канонический текст «Евангелия» является всего лишь вариантом, возникшим в результате исправлений и дополнений, которым подлинный текст подвергся в 4-м веке. Остальные же варианты в свое время были сожжены и уничтожены. В качестве одного из доказательств автор ссылается на письмена, обнаруженные на побережье Мертвого моря.

Действительно, в 1947 году на западном побережье Мертвого моря, в районах пещеры Кумран, крепости Масада, Иудейской пустыни и долины Хирбед-Мирд было найдено свыше тысячи исторических документов и записей, исполненных на папирусе, пергаменте, дереве, глиняных и медных табличках и созданных на древнееврейском, арамейском, набатейском, греческом, латинском и арабском языках, охватывающих события, имевшие место за период со 2-го века до нашей эры и до 4-8 веков нашей эры. Были среди них  варианты и фрагменты Ветхого и Нового Завета,  принципиально отличные от современных канонических образцов.

Подробности жизни и смерти Христа - все еще предмет эклектичных трактовок и неоконченных споров. Так, по утверждениям некоторых исследователей, если во всех вариантах евангельских сказаний, рассмотренных в 325 году в Никеях Вселенским собором - высшим форумом предстоятелей христианских конфессий, утверждалось, что Иисус не погиб и вместо него был распят другой человек (по некоторым преданиям, Иуда), то в благой вести от Фомы (которая не вошла в канонический текст) Иисус представлен только как учитель, а вовсе никакой не Сын Божий. Вот почему, как комментируют это отдельные исследователи, решением II Вселенского собора (Никея, 381 г.) в качестве основного было принято учение о Святой Троице, а все остальные противоречащие этому версии благих вестей «Евангелия» как будто были отклонены и уничтожены. Но это не сумело помешать появлению всяческих домыслов, легенд и мифов, то и дело возникавших вокруг обстоятельств биографии Иисуса Христа. На этом фоне вполне закономерен и естествен феномен Дэна Брауна, который, мастерски использовав потенциальные неясности и противоречия, в итоге сочинил увлекательное и обезоруживающее по своей провокационности широкопулярное чтиво.

Справедливости ради следовало бы заметить, что Браун в данной теме далеко не первый: незадолго до него с подобными проектами прославились Никос Казандзакис и Кристофер Мур. В частности, по книге первого даже успели снять фильм «Последнее искушение Христа», прокатная история которого также  была сопряжена с громкими скандалами. Библейские истории и поныне притягивают к себе мировой кинематограф. Действие вызвавшего в 2004 году разноречивые мнения в христианском мире ошеломляющего фильма Мела Гибсона начинается в Гефсиманском саду и охватывает последние, самые драматические 12 часов жизни Христа.

Однако Браун превзошел всех. Его роман переполошил весь христианский мир, и только за 2003 год в США в пику  Брауну было написано целых пять книг-отповедей. Но по мере раздувания шумихи интерес к нему только разгорался, и с переводом книги  почти на 40 языков мира тиражи ее стремительно растут. Знаменитый киногигант «Коламбия Пикчерс» выплатил автору 6 миллионов долларов и принялся за экранизацию романа.

В 2004 году «Код да Винчи» выпустил на русском  языке московский издательский дом «АСТ». Весь тираж книги разошелся в первый же день. Сейчас эта книга возглавляет хит-парады России. Есть информация, что одно из казахстанских издательств уже приступило к ее переводу на казахский язык и следует ожидать, что скоро она придет и к казахскому читателю.

Узнав, что в издательстве «АСТ» вышел новый роман г-на Брауна под названием «Ангелы и демоны», я тут же раздобыл эту книгу и прочел с большим интересом. На этот раз автор выбрал своей мишенью тайны «секретного архива» Ватикана, которые он также развенчал в пух и прах. События романа разворачиваются большей частью в соборах и катакомбах современного Рима и даже в ватиканском некрополе, носящем прозвище «Города мертвых». Главный герой романа тот же неутомимый профессор Гарварда Р.Лэнгдон из «Кода да Винчи», идущий по следам открытия ученого Европейского центра ядерных исследований, который провел   исследования и эксперименты с дерзновенным замыслом - ни много, ни мало выяснить возможность сотворения мира Богом.

Удар нацелен на святую святых, ведь именно вопрос о происхождении Вселенной и возникновении жизни на земле всегда был тем перепутьем, где расходились дороги науки и религии. Если религия объясняет мир божественным творением, то наука заявляет, что ничего не возникает из ничего и для этого нужен хотя бы первоэлемент - материя. Те же, кто стремится примирить веру и знание, предлагают компромиссный вариант о микрокосме как о мельчайшей пылевой частице, которая под воздействием «высших сил» трансформировалась в космос... На что истый ученый вновь возражает своими доводами об основе и начале. И по мере развития наук и технологий этот давний разгорается все больше.

В поисках ответа на эти вопросы герой «Ангелов и демонов» и проводит свои эксперименты: построив цилиндр, он пускает по нему противоположные потоки энергии. Там, где эти потоки встречаются, сначала возникают сверхмощные разряды света, а затем вырабатывается некое вещество массой в одну миллионную грамма. Но веществом его можно назвать лишь условно: на деле это не осязаемое ни рукой, ни приборами антивещество, доселе не известное официальной науке, один грамм которого равносилен атомной бомбе мощностью в 20 килотонн. Члены древней секты «иллюминатов» убивают ученого-первооткрывателя, похищают из его лаборатории антивещество и прячут его в Ватикане в тот день, когда там должен был заседать конклав, собирающий всех католических кардиналов земли для избрания нового Папы. Такова сюжетная схема этого «интеллектуального» или «технологического» романа, для жанра которого, впрочем, больше бы подошло название технотриллера.

Признаюсь честно: на мой субъективный вкус такие «хай-тек»-произведения, хоть чему-то обучающие читателя и поощряющие его эрудицию, куда предпочтительнее унизительных для человека дешевых окололитературных поделок, сплошь собранных из стрельбы и погонь, драк и убийств,  сексуальных изощрений и извращений.

По словам самого Д.Брауна, в процессе работы над романом он провел немало времени в библиотеке Конгресса США, Папской Академии наук, университетах штатов Уэльс, Райс и Огайо, институте Брукхевен, Американской федерации ученых, музее и обсерватории Ватикана, Национальной академии искусств в Риме и консультировался со множеством маститых ученых и специалистов, имена которых  приведены им в конце книги «Ангелы и демоны».

После прочтения художественного переосмысления сотворения Вселенной Дэном Брауном я вспомнил трактат великого Аль-Фараби, написанный для доказательства существования первоосновы. Великий учитель пишет: «Поскольку каждая вещь в мире имеет бытие и небытие, то, что существовало до бытия является возможно-сущим... Возможно-сущее в своем бытии нуждается в причине, которая бы вела от него, от бытия к бытию... Он (сущий) должен быть одним... он - живое и к нему относится разум, и он сам является разумом. От его первого разума должен исходить блеск, а от самого его разума должна исходить форма, которая связывается с материей и душой небесного свода» (Аль-Фараби. Историко-философские трактаты, А-А., 1985. С. 346-352).

Вот так секрет сотворения Вселенной, в открытые двери которого бьется американский писатель, наизобретавший в этом сомнительном предприятии  целое сонмище всяких ангелов и демонов в их умопомрачительных хитросплетениях и комбинациях, был разгадан еще тысячу лет назад нашим великим предком предельно ясно, точно и очень просто. Да, Первосущий (он же Яхве, Бог, Всевышний, Аллах) многогранен, но главная его грань, первооснова его  существования - разум. Именно от него исходит блеск в нашем сознании (а не от столкновения двух энергетических потоков), который обретает в последующем материальную форму: сначала в сознании, с помощью которого мы познаем ее, затем в бытие нашем, которое становится  для нас осязаемым, реальным.

Не успел литературный мир прийти в равновесие от потрясений первых трех его книг (третья -  «Цифровая крепость»), как Д.Браун опубликовал еще одну под названием «Точка отсчета», цель которой - раскрыть тайны влиятельнейшей спецслужбы США, и при этом речь пойдет вовсе не об Агентстве национальной безопасности. 

Читая эти книги, авторы которых мечтают одну за другой разгадать тайны мироздания, я невольно вспоминаю поэтические строки Абая:

«В глубины сердца  мои окунись,
В тайны бездонные и ты погрузись...» 

Здесь абаевская «тайна» - это не только и не столько секреты его личной жизни, сколько таинство сотворения Вселенной, частицей которой является человек. Их прочтение - ключ к познанию Мироустройства. А значит, человечеству предстоит еще много и часто штурмовать все эти «крепости» в поисках кода, ведущего к тайне сотворения Вселенной. Литература же по-прежнему остается высоким искусством в познании этой главной тайны человечества.  

Вместо заключения   

Таковы, уважаемый читатель, лишь некоторые мои размышления о судьбах литературы. Конечно, можно было расширить круг тем и имен, но это - задача профессиональных литературоведов. Хотя даже после такого короткого экскурса еще раз убеждаешься в том, что действительно миром правит Слово.

Воздействие литературных  произведений на умы и сердца людей по-прежнему неоспоримо и неоценимо. Интеллектуальный потенциал нации, ее ориентации, вкусы и пристрастия определяются состоянием  ее литературы, которая по большому счету - и есть состояние ее души. Вот почему положение национальной литературы и процессы, происходящие в ней, не могут не привлекать внимания ее истинных ценителей, радетелей и доброжелателей. Ибо священное Слово - прямой  путь к сердцу  народа.

«Истинному джигиту и семи искусств мало», - гласит казахская поговорка, и с этих позиций изучать, познавать, осваивать искусство слова - почетное и почтенное право каждого, кто относит себя к людям просвещенным и интеллектуальным.

К сожалению, с наступлением рыночных времен глубоко уважительное отношение  общества к изящной словесности значительно девальвировалось, сдало былые позиции и как бы отошло на задний план. Очевидно, что в основе такого обесценивания - несколько причин объективного и субъективного свойства.

Во-первых, в советское время практически все классики русской и зарубежной литературы системно и последовательно переводились на казахский язык и издавались солидными тиражами. На этой базе  в республике сформировалась мощная и высококвалифицированная переводческая школа, фундамент которой был заложен еще гениальным Абаем, а стены выложены классиками казахской литературы во главе с Ауэзовым. Нынешнее поколение мастеров пера и наследников тех традиций, поклонников и ревнителей большой литературы - воспитанники того большого, теплого и просторного дома.

Во-вторых, ради того чтобы сохранить за советским народом почетный статус «самой читающей страны» художественные книги, журналы и газеты  реализовывались в то время по ценам значительно ниже их себестоимости. Это позволяло доводить тиражи ведущих союзных литературных журналов до нескольких миллионов, а таких республиканских национальных литературных журналов, как «Жұлдыз» («Звезда») - до четверти миллиона экземпляров. Литературные издания шли буквально нарасхват, дефицит по ним был глубок и непреодолим, и численность реальных пользователей данной продукции зашкаливала все мыслимые и немыслимые прогнозные сетки настолько, что, например, на специализированные издания вроде «Литературной газеты» вводилась строго лимитированная подписка.

В-третьих, писателей, поэтов, драматургов и публицистов, находящихся в авангарде общественной мысли, та власть всегда держала в зоне своего особого внимания и расположения: подняв их социальный статус на невиданную высоту, щедрые гонорары, просторное и комфортное жилье, лучшие легковые автомобили она выделяла им  в первую очередь.

В-четвертых, советские писатели сплошь и рядом  содержались за счет государственных дотаций и работали исключительно по государственным заказам. Если вспомнить, что по такой же схеме появились и стали достоянием мировой литературы такие великие произведения, как «Шахнаме» Фирдоуси, то следует признать, что ничего предосудительного в этом, собственно, и нет. Не было противоречий и в экономическом аспекте: получив заказ от государства, писатель, соответственно, и работал на своего заказчика.

В-пятых, насколько бы плотен, высок и непроницаем ни был окружавший нас «железный занавес», мы весьма своевременно узнавали и знакомились посредством  перевода с каждой значимой новацией, передовой мыслью, лучшими произведениями, появлявшимися во внешнем мире, в том числе и в считавшихся «заклятыми врагами» ведущих капиталистических странах. Иначе разве узнали бы советские люди об именах и творчестве Дж.Голсуорси, У.Фолкнера, Э.Хемингуэя, Дж.Стейнбека, А.Камю, Ж.-П.Сартра, М.Пруста, Г.Белля, Дж. Оруэлла и многих других мастеров зарубежной литературы?..

В-шестых, все перечисленное привело к такому феноменальному культу культуры, что советская интеллигенция просто не представляла себе жизни без литературы и искусства, театры и киноконцертные залы были переполнены зрителями, библиотеки - читателями, и люди годами выстаивали очереди на многотомные подписные издания произведений классиков мировой литературы. После падения такой сверхдержавы как Советский Союз, ее государственная идеология стала ненужной, а мощная  машина остановилась, чтобы вечно бездействовать, ржаветь и рассыпаться.

Из всех республик бывшего Союза Казахстан первым осознал, что без культуры - нет народа, а  без литературы - читателя.

По мере преодоления постсоветского кризиса, достижения устойчивого макроэкономического роста и ощутимого улучшения благосостояния народа Президент Казахстана Н.А.Назарбаев предложил к реализации в стране широкомасштабную Государственную программу «Культурное наследие». По программе «Культурное наследие» в первую очередь будет систематизирована чрезвычайно богатая сокровищница национальной изустной литературы, которая найдет воплощение в 100-томной книжной серии «Мудрость предков». Второй очередью будут изданы многотомники «Библиотека мировой литературы» и «Лауреаты Нобелевской премии». Третьей - многотомные сборники произведений классиков мировой научной и общественной мысли по истории, философии, культурологии, обществоведению, политологии, искусствоведению, фольклористике и т. д.  Четвертой очередью в виде специальных отраслевых, тематических и персональных альбомов увидят свет произведения выдающихся мастеров изобразительного искусства Казахстана ХХ века. Как сказал Глава государства: «Программа «Культурное наследие» подчинена цели пропаганды и презентации на мировом уровне достижений национальной культуры и литературы. Эта программа посвящена не только делу сбора и систематизации нашего накопленного за века прошлой истории культурного наследия, но и тому, чтобы лучшие образцы и достижения мировой литературы пришли к нам, заговорив на нашем родном языке». А это значит, что данный грандиозный проект намечает конкретные пути и методы решения множества проблем, скопившихся за прошлые годы в нашей национальной культуре и литературе. Отсюда общая для всех нас идея, цель и обязанность - привить все лучшее, что есть в отечественной литературе и культуре,  в умы и сердца идущего нам на смену молодого поколения.

В самом деле, что может быть первостепенней, возвышенней и трепетней, чем забота о собственном потомстве?! И если мы хотим воспитать себе наследников, у которых не только в здоровом теле здоровый дух, но и прекрасная полетная душа, давайте облагораживать источник этого вечного вдохновения - национальную литературу и культуру. И пусть в нашей стране это станет делом чести для каждого просвещенного человека.

• 25.02.2009
• 15446